Охранники и авантюристы. Секретные сотрудники и провокаторы
Шрифт:
На Кавказе я никакой революционной деятельностью не занимался, жил в ст. Кореновской, Куб. обл., где служил на лесном складе вместе с отцом.
С 1908 г. мне удалось пристроиться к журналистике в гор. Екатеринодаре. Работать начал в „Кубанском курьере“, а так как редактором этой газеты был жид Финкельштейн, - я перешел в „Новую зарю“, в которой работал с некоторыми перерывами вплоть до последнего времени. О моем политическом прошлом никто из товарищей по перу не знал ничего, да и вообще никто не знал. {222}
Но в августе, в последних числах, старая история провала, о которой я и сам стал забывать, вдруг всплыла неизвестно по чьему старанию наружу, и стала злобой дня среди газетчиков. Историю страшно раздули, по свойственной журналистам привычке преувеличили, и мне деликатно, но настойчиво предложили убраться из редакции, а когда пошел я по другим редакциям (там 4 газеты), мне вежливо отказывали, сожалея, что какой-то досужий повеса распустил про меня вздорную, нелепую историю.
Так как провинциальный журналист - тип „перекати-поле“, кочующий из одного города в другой, то уже через короткое время в гор. Баку мне пришлось слышать от одного журналиста эту печальную историю скандала со мной. Вообще, дорога в прессу для меня закрыта навсегда и во всяком случае на долгие, долгие годы,
Пытаться найти работу в каком-нибудь другом городе и газете - безрассудно, потому что, если будешь разоблачен в одном да и в другом месте, в конце концов попадешь на столбцы газет, а это безусловно смерть.
Между тем я успел себе составить известное положение в прессе за эти два года. Можно уже судить по тому, что заработок мой в месяц достигал в среднем 100 руб.; что в этом году я получил серьезный пост представителя и сотрудника гор. Новороссийска от газеты „Новая заря“. Таковы отклики этой несчастной истории.
Безвыходность моего положения, с одной стороны, сознание, что я еще могу быть полезен правительству - с другой, заставляют меня обратиться к вашему высокопревосходительству со следующей просьбой: не найдете ли вы возможным оказать мне единовременную денежную поддержку в сумме четырехсот руб. (400 р.) для того, чтобы я мог приготовиться к специальному экзамену на звание народного учителя, а затем, поступив в учителя, начать агентурную деятельность, давая сведения о тайных и вообще об учительских союзах, куда я, конечно, беспрепятственно войду как совершенно новый, никому неизвестный человек.
Положение мое во всех смыслах не „выдерживает самой слабой критики“, как говорят обыкновенно, и действительно, {223} ума не приложу, как быть, если ваше высокопревосходительство откажете в просьбе. Сейчас уж нуждаюсь, и довольно основательно, а впереди темно, ничего не видно.
Андрей Евтихиев Чумаков
В отделении имел кличку „Чуркин“. Военно-полевым судом судился под фамилией „Аверьянова Алексея“.
P. S. Глубоко извиняюсь перед вашим высокопревосходительством за небрежность и несистематичность этого прошения. Объясняется это тем обстоятельством, что пишу его в гостинице, в общем зале: надо кончить, пока мало публики, а у знакомых, где я остановился, уж очень много грамотных, да еще и любопытных. Это прошение я посылаю из Ростова, куда приехал позондировать почву насчет работы. Результаты самые плачевные: нигде ничего. Разумею конторы, а о газетах и не помышляю».
Прошение Чумакова было препровождено начальнику Донского охранного отделения с предложением сообщить об авторе подробные сведения. Ротмистр Леонтьев 11 октября 1910 г. донес департаменту: „По имеющимся данным в делах отделения и объяснению состоящего в моем распоряжении тит. сов. Ильяшева, кр. Воронеж. губ. Андрей Евтихиев Чумаков действительно состоял в качестве секретного сотрудника, под кличкой «Чуркина» в 1906 г. при вверенном мне отделении, в бытность начальником сего отделения полковника Карпова. Личность Чумакова лично мне неизвестна, но, по словам чиновника Ильяшева, он в свое время давал весьма ценные и правдивые сведения по группе «анархистов-коммунистов», и изложенные в его прошении все факты, вплоть до его провала и полевого суда, которым он судился под фамилией мещанина Алексея Петрова Аверьянова, соответствуют истине».
Чумакову было выдано 200 руб. {224}
ОДИССЕЯ ПРОВОКАТОРА
„Его высокопревосходительству господину директору
Департамента полиции
Потомственного дворянина г. Рязани Сергея Васильевича Праотцева
ПРОШЕНИЕ
С двадцатилетнего возраста я состоял сотрудником у разных лиц, ведших борьбу с революционным движением в России.
Отец мой был привлекаем по процессу «Народной воли», и поэтому я был поставлен с ранней юности в революционную среду.
Сознание долга перед государством и отечеством побудило меня использовать таковое мое положение в видах борьбы с революционным движением. Начал я свою деятельность с Н. С. Бердяевым в Москве, затем продолжал с С. В. Зубатовым.
В 1894 г. Зубатов отрекомендовал меня покойному Семякину, и я работал год в Петербурге. Затем отправился на лето в Саратов, где мне пришлось работать с двумя помощниками, командированными Зубатовым из Москвы.
На другой год - в год коронации государя императора Николая Александровича, я продолжал службу в Москве около года и затем, когда революционная среда от меня отошла, я уехал в гор. Клинцы, где занял место учителя рисования в тамошнем ремесленном училище…
Года через четыре, когда я уже служил в Киеве в коммерческих училищах, моя родственница Л. Н. Чернова ввела меня опять в круг революционеров, и я тотчас же вошел в сношения с Департаментом полиции, так как в Киеве в то время Охранного отделения еще не существовало…
В 1904 г., после того как я около двух лет держал конспиративную квартиру Гершуни в Десятинном переулке, я до такой степени расстроил свое здоровье постоянным {225} нервным напряжением, что попросил тогдашнего моего начальника полковника Спиридовича уволить меня. Передав свои связи в революционной среде по просьбе полковника Спиридовича одной новой сотруднице, я уехал на Кавказ.
Этим кончилась моя служба в качестве сотрудника.
В 1905 г. я оставил место во Владикавказском кадетском корпусе и уехал в Париж, чтобы отдаться всецело живописи [41] .
В Париже жить мне приходилось исключительно в среде русских эмигрантов… В сношение с политическим розыском (я) не входил, так как не интересовался революционными делами и очень тяготился той средой, в которой жил.
Наконец, это привело меня к тому, что я уехал в Южную Америку, надеясь в Буэнос-Айресе заработать несколько денег и с этими средствами устроиться где-нибудь в глуши, заняться с своими двумя мальчиками земледелием.
[41] Интересно отметить, что П. в Париже выставлял портреты террористов и искал мецената, который дал ему 100 000 франков для панорамы «Апофеоз революции». П. Щ.