Охранники и авантюристы. Секретные сотрудники и провокаторы
Шрифт:
Бурцев рассказывает, как 11 (24) августа 1909 г. он появился в квартире Жученко. Он обратился к ней с просьбой поделиться с ним воспоминаниями в области освободительного движения. Жученко скромно ответила ему, что она стояла далеко от организаций и вряд ли может быть полезна ему. Впрочем, он может задавать ей вопросы. Но Бурцев не {237} решился начать свой допрос в ее квартире, где был ее сын и жила ее подруга. Он просил ее прийти для беседы вечером в кафе. Она согласилась, пришла в условленное место, но по какому-то недоразумению не встретила Бурцева. В этот день допрос не состоялся.
Вечером, взволнованная посещением Бурцева, Жученко писала своему другу и начальнику фон Коттену. «Не знаете ли, дорогой мой друг, исчезли ли уже сороки из уготовленных им теплых краев? Мне кажется, они уже за границей. И вот почему. Сегодня был у меня Бурцев. „Собирая воспоминания, я прошу вас поделиться со
– „Что же вас интересует?“ - „Все. Но здесь неудобно говорить. Будьте добры приехать в 7 ч. вечера на Friedrichstrasse, к подземке. Я буду там ровно в 7 ч.“ - В 7 ч. я была, как условлено, но его там не было. Прождала до 8 ч. и отправилась домой. Вероятно, завтра придет еще раз, если только мой приезд к подземке уже не сыграл какой-то роли. Са у est или нет? Думаю, да… Когда я ехала на подземке, признаюсь, мелькнула мысль, - не встречаться с ним, уехать. Но это только одно мгновение было. „Я вас где-то встречал“.
– „Очень возможно“ (никогда не виделась). Ну, как не пожалеть, что вы не здесь. Было бы интересно побеседовать. Но только вы остались бы мною недовольны: вы не любите, когда я говорю спокойно. Но чего волноваться! Я так себе и представляла. Именно он должен был прийти ко мне. Если возможно будет писать, сейчас же напишу вам о продолжении сей истории. А пока все же до свидания. Всего, всего лучшего. Привет вам, Е.К. и А.М.» [46] .
[46] Конечно, Евг. Констант. Климовичу и Аркадию Мих. Гартингу.
Первый акт драмы с завязкой сыгран. Предатель чувствует, что за ним следят, что он открыт, и ждет, как произойдет разоблачение. Он уверен в приходе судьбы, тысячу раз рисует в своем воображении, как это будет и будет ли предварительно выяснение или сразу наказание, самое тягчайшее. Именно так, как ждала Жученко, пришел Бурцев. Са у est. {238}
Второй акт драмы разоблачения был разыгран на следующий день, 12 августа. В 10 часов утра Бурцев уже звонил у двери Жученко. Она сидела в глубоком кресле, безмятежно смотрела на своего собеседника и казалась с виду совсем спокойной, и голос был ровный и уверенный. Тогда, почти не владея собой, он подошел к ней в упор и сказал прямо в лицо.
– Я хочу теперь просить вас, не поделитесь ли со мной воспоминаниями о вашей 15-летней агентурной работе в Департаменте полиции и в охране?
Она не то вопросительно, не то утвердительно - сказала ему:
– Вы, конечно, не откроете ни доказчиков, ни доказательств.
Бурцев, конечно, решительно отказался открыть свои источники.
Она высокомерно взглянула на своего прокурора и совсем не прежним тоном сказала:
– Я давно вас ждала. Еще полгода тому назад я сказала своему начальству: „Бурцев разоблачил Азефа; теперь очередь за мной. Он сам придет ко мне и будет меня уличать“. Как видите, я не ошиблась. И скажу вам искренно: я рада, что вы, а не эсэры явились ко мне».
Бурцев ушам своим не верил. «Для верности» он спросил:
– Значит, вы признаете, что вы служили в Охранном отделении?
– Да, я служила, к сожалению, не 15 лет, а только 3, но служила, и я с удовольствием вспоминаю о своей работе, потому что я служила не за страх, а по убеждению. Теперь скрывать нечего. Спрашивайте меня - я буду отвечать. Но помните: я не открою вам ничего, что повредило бы нам, служащим в Департаменте полиции.
Допрос начался здесь же, в квартире, и затем в течение нескольких часов продолжался в кафе. {239}
В 1 час 22 мин. Жученко отправила телеграмму в Московское охранное отделение фон Коттену: Micheew [47] ist bekannt durch den Historiker Brieffolgt Zina [48] .
В тот же день написала и письмо, которое должно было быть переслано фон Коттену в случае смерти Жученко. Жученко осталась жива, и письмо осталось непосланным. В тот же день вечером она писала вновь фон Коттену:
«Дорогой мой друг! У меня лежит письмо для вас, которое вы получите в случае моей смерти. В нем я подробно рассказываю о втором визите Бурцева. Чтобы вам ясно было дальнейшее содержание этого письма, должна повториться и сказать, что он начал сегодня прямо с фразы: „Поделитесь вашими воспоминаниями, как агента, в течение 15 лет, Охранного отделения. Умом и сердцем вы с нами“ [49] .
[47] Михеев - охранный псевдоним Жученко.
[48] Михеев обнаружен историком, письмо следует. Зина.
[49] Последней фразы рассказ самого Бурцева не сохранил.
Я ведь ждала этого еще с декабря. Раз Бурцев приходит ко мне и говорит это, ясно, что у него имеются документальные доказательства. Поэтому отрицать a la Азеф было бы пошло. Согласитесь. Я подтвердила, исправив неточную дату 15 лет. Его очень удивило, что не отрицаю. „Имею данные от охранников, среди с.-р. подозрений никаких не было. Вас хотели сейчас же убить, но я „выпросил“ у них: расскажите все, ответьте на все вопросы - и ваша жизнь гарантирована“. На этом окончился его утренний визит.
От 3 до 7 вечера говорила с ним в Caf'e. Отказалась от дачи показаний, объяснила ему, почему я служила вам и другим и каким образом я сделалась агентом. Относительно последнего он объясняет моим арестом, на улице в Петербурге, „воздействием“ и проч. Для меня было очень важно разубедить его, и он не мог не поверить, что это не так было. Спрашивал о многом, многом, но я отвечала только на пустяковые вопросы. Надеюсь, что оставалась все время спокойна и ничего не выболтала. Он резюмировал свое положение чекистам [50] так: „Опасная противница революционного движения, с.-ров в частности, действовала только по убеж-{240}дению вредности всякой революционной деятельности“. Появится ли это резюме в его корреспонденциях? Едва ли. Но обещал писать мне только правду. Увидите, как он сдержит свое слово. Через неделю мое имя уже достояние газет, как он сказал, но я думаю, что это будет уже завтра. Сведения обо мне были уже в апреле якобы. „Я преисполнен к вам ужасом. Не мог предполагать, что такой тип, как вы, возможен. Это гипноз“. Против этого я горячо протестовала. Но, кажется, он остался при своем.
[50] Так напечатано в издании 2004 г. Скорее всего должно быть «цекистам», т. е. членам ЦК партии с.-р.- Ю. Ш.
Несколько раз просил работать с ним. „Вы так многое можете разъяснить, быть полезной“.
– „Работайте вы со мной“,- сказала я. Негодование! Я отвечаю тем же. „Я умываю руки. Теперь с.-р. решат, что с вами делать. Как человеку честному, жму вашу руку, желаю всего хорошего…“. Словом, я с удовлетворением увидела, что презрения с его стороны не было. А его ужас - это очень недурно!
Я, с своей стороны, выразила мою радость, что именно он пришел ко мне: могу надеяться, что мои слова не будут извращены, и не слышала грубой брани и пафоса возмущения. „Я не одна, есть другие в моем роде и всегда будут,“ - не удержалась я сказать. „Но ведь я всех разоблачу, у меня уже имеется много документов“. Вот, кажется, все существенное моего разговора с ним».
То, чего ждала с трепетом Жученко, свершилось. Карты раскрыты, предатель разоблачен. В третьем акте драмы следовало бы, по теории, ждать раскаяния и наказаний. Но раскаяния не было, была только гордость содеянным, гордость своим поведением во время разоблачения. И, несомненно, эта гордость запретила ей спасаться от наказания. «Теперь, что же дальше?
– пишет она 12 августа фон Коттену.
– Думаю, что с ним была пара с.-р.; если нет (он отрицает), то приедут и, конечно, крышка. Очень интересно было бы знать, что вы мне посоветовали бы. Я сама за то, чтобы не бежать. К чему? Что этим достигнете? Придется вести собачью жизнь. И еще с сыном. Быть обузой вам всем, скрываться, в каждом видеть врага - и в конце концов тот же конец! А вдобавок, подлое чувство в душе: бежала! Из-за расстояния должна решать сама, одна. Мой друг! Конечно, хочу {241} знать ваше мнение, но придется ли его услышать? Они доберутся раньше вашего ответа. Ценой измены вам, Е.К. [51] , всему дорогому для меня могла бы купить свою жизнь. Но не могу! „Вы должны порвать с ними окончательно и все рассказать“. „Отказываюсь!“. Простите за неожиданный зигзаг мысли, но мне малодушно хочется рассказать вам, как мой милый мальчик реагировал на мой рассказ (я должна была приготовить его, сказать ему сама, взять из школы). Так вот он говорит: „Ich werde sie selbst schiessen; vielleicht wird diese Bande dich doch nicht t"odten“ [52] .
[51] Е. К. Климовичу.
[52] «Я сам в них буду стрелять; быть может, эта банда тебя не убьет».