Окаянные
Шрифт:
— Меньше болтай!
"Карлушка без году неделя на новой должности. — Полез за портсигаром и задымил папиросой Ягода. — Служивых подбирает под себя, здесь, видать, ещё не успел, хотя малый из удалых. Ишь какая спесь! А в Опероде таким уже не место. Здесь теперь следует учиться оставаться в тени, но всё знать, иначе долго не засидеться. Это прежде нужда была в обезбашенных и послушных лягавых, головорезы отчаянные значились в ходу — работа обязывала, а теперь без умников беда. Паукер с февраля месяца, кое в чём уже проявил себя, не тот, что корявый тугодум Сурта. У Ивана Захаровича, его предшественника, конечно, тоже хватка имелась, но с новичком его не сравнить, в аппарате среди своих старички-чекисты Паукера уже окрестили за глаза Пауком, уж очень скоро, а главное, тихо и надёжно опутал он невидимой паутиной таинственности деятельность своего отдела. Шептались ещё доверявшие
Буланов доложил об этом Ягоде сразу, лишь зашушукались про новичка. "Ты считаешь, плохо?" — попытал Генрих. "Да как взглянуть? — не потерялся тот и жадно, как изголодавшаяся крыса, оскалил мелкие острые зубки. — Шекспира почитать, так там в каждой трагедии карлик за портьерой прячется. Причём не чурается и королевских палат". "Дуришь? Ты это к чему?" — "Так зарежут, в конце концов…" — "Кого?" — "И шпиона, и короля… Только короля, кажется, после… отравленным кинжалом. Или королеву…"
Буланову при всех его недостатках в глубоких аналитических способностях не отказать, отменно вычислил — до Кобы подбирается новичок, сапоги будет ему лизать, лишь угодит в фавориты. Но в выводах Буланова не скрывалась поразившая Генриха новая, жуткая двусмысленность: Паук плетёт вокруг Кобы, но для кого та паутина?..
Побаивался нового начальника отдела Ягода и тайно завидовал. Изучил весь путаный след в ГПУ бывшего парикмахера. Карлушка, оказывается, и родом был из пройдохистой еврейской семьи лембергских цирюльников Галиции. То ли родившись, подобно библейским героям, под удачной звездой, то ли натурой своей, гладко скользящей меж жизненных невзгод, был так устроен, но в будущем своём бытие в какое бы дерьмо ни попадал, выплывал на поверхность не только целёхоньким, но обязательно с прибавкой для себя. Успех и удача следовали по его пятам.
Окончив четырёхклассное начальное училище, везунчик примазался в театральные парикмахеры и на этой ниве проскользнул аж в гримёры оперного театра Будапешта. Первая мировая война попыталась прервать его брадобрейско-лакейскую карьеру, и всё же в австро-венгерской армии дослужился он до фельдфебеля. Угодил в российский плен, но отыскал дыру для спасения, — учуяв ветер революционных перемен, сообразил Карлушка записаться участником движения военнопленных-интернационалистов и в 1917 году в Самарканде был освобождён. На окраине разваливавшейся империи брил бородачей, питая особую страсть к большевикам, оформив членство в партии и только успели дотянуться они до власти, заполучил ушлый малый должность помощника военного коменданта всей Самаркандской области. Следом и того круче — совсем уж неведомым образом в вихре каких кровавых событий, только занесло бывшего цирюльника в кресло председателя полевого революционного трибунала. Сколь голов непокорных пришлось ему уже не брить, а снести с плеч, вскорости стал сотрудником местной ЧК и, хотя отец его всю жизнь звался Беньямином, перелицевавшись в Викторовича, возглавил секретнооперативную часть. "А что ж от него ждать иного? — чесал затылок Ягода, листая страницы личного дела новичка. — Звенели тогда повсюду имена великого Карла Маркса, Карла Либхнехта, тогда в них очень нуждались".
Лишь замаячила перспектива запрыгнуть выше, добился Карлушка путёвки в столицу, о чём мечтал несказанно; понял к тому времени — это трамплин в большую жизнь и рядом с великими всё время. Закончил в 1920 году шестимесячные курсы в Коммунистическом университете имени Якова Свердлова, так провозгласили главнейшую свою кухню большевики, спеша печь кадры для высшей советской и партийной администрации.
Ректором был поставлен сам товарищ Невский [93] , большевик до мозга костей, изведавший тюрьмы и ссылки на собственной шкуре, а не понаслышке, хлебнувший мытарств подпольной жизни по самое не хочу, право на собственное имя потеряв в царских застенках, из которых бежал не единожды. Ну а лекции слушателям читали Ленин и Сталин, Свердлов и Бухарин, Луначарский и Горький, а уж всяческих пиантковских, ярославских, покровских не запомнить. Естественно, после завершения курса выпускника ждало место достойное — в РККА [94] , где смышлёный малый не засиделся и нырнул уполномоченным Иностранного подразделения Особого отдела ВЧК, быстро добрался до должности заместителя начальника самого отдела, а уж оттуда, не мешкая, подтолкнул зазевавшегося Ивана Захаровича Сурту.
93
В.И.
94
РККА — Рабоче-крестьянская Красная армия, созданная 23 февраля 1918 г.
Словом, насобирал Ягода сведений о Карлушке столько, что за самого стыдно б стало, если способен был на нравственные муки. "Такой хватки восхищаться не грех, — грыз ногти он, — не удивлюсь, если этот цирюльник из Галиции скоро станет брить самого Кобу. Если ему башку не открутит сам же Генеральный, ждать недолго. Но врагу его не завидую, такого бы в друзья заполучить, в прислужники — опасно и пытаться. Сдаст сволочь и по твоим костям пройдётся, не поморщится. Но попытаться стоит…"
Невольно вспомнилось одно из последних коротких заседаний у Дзержинского, тот, распекая начальника охраны Генерального секретаря за нелепые погрешности, не скрыл намёка на возможные санкции в отношении провинившегося. Известное дело, без назидания Кобы Феликс никогда себе такого не позволял, а значит, вождь, бдительности не теряя, начал поглядывать вокруг себя, подыскивать стал более надёжного и ответственного охранщика, но, как обычно, не спешил, выбирал, опасаясь промашки. Подозрительным взглядом ощупывал со всех сторон, искал преданного.
— Я вас оставлю, Генрих Гершенович? — прервал мысли Ягоды распахнувший наконец непослушную дверь оперодовец. — Прикажете заниматься трупом? С минуты на минуту криминалисты на ту хату поспеют, если уже не там, со следами будут работать.
— Да уж сделай милость, любезный, — осклабился Ягода, не скрывая злой издёвки, оглядывая шикарные апартаменты и залюбовавшись богатой мебелью. — Интересно, кто здесь с агентурой встречается? Полагаю, персоны важные сюда хаживают?
Сопровождавший, сделав вид, что не расслышал вопроса, сунулся на кухню.
— Я вам чайку крепенького приготовлю, — донеслось оттуда.
— Ну приготовь, приготовь, — подойдя к шкафу, Ягода наугад открыл дверцу, сверкнувшую позолотой. — У них, думаю, тут и коньячок найдётся, а, Павел Петрович? Как ты полагаешь? Не случалось здесь сиживать с какой-нибудь красоткой-агенточкой? Что примолк?
— Никак нет, Генрих Гершенович. И в голову не приходило. Да и не мне распоряжаться такой роскошью.
— Так я тебе и поверил.
— Вы же видели явочную квартиру товарища Аустрина. Ничего подобного там не наблюдалось. Всё для дела.
— Ладно, присаживайся, — опустился в одно из глубоких кресел Ягода. — Чай не помешает, но водки-то он нам найдёт. Никак в себя не приду от иезуитского злодейства. Поиздевались над тобой, Павел Петрович, поиздевались. И продумали всё до малейшей подлой детальки. Корёжит меня до сих пор, как на покойника глянул. Малый-то приодет прилично, иностранная обувь, пиджачок английский, будто с дипломата. Внешторг марки не теряет… А суки и в карман его не глянули, хотя догадывались, конечно, что поживиться есть чем. Брегет [95] позолоченный, обратил внимание, не тронули. Не из коллекции султана Селима [96] , конечно, но денег немалых стоит.
95
Брегет (Breguet) — марка швейцарских часов, первый часовой магазин автор этих часов Абраам-Луи Бреге открыл в 1775 г. в Париже, где его творения завоевали популярность у французской элиты.
96
Селим III (1789–1807) — султан Османской империи, увлекался светским искусством, поэзией и коллекционированием дорогих диковин.
— Вы, прямо, знаток, Генрих Гершенович! — не без удивления вытаращил глаза Буланов, оживая.
— Поживи с моё, — буркнул тот и словно только заметил переминавшегося с ноги на ногу, прислушивавшегося к их разговору оперодовца, вбежавшего с чаем. — Найдёшь водки, любезный?
— Водки? — вытянулся тот, но удивления не выразил. — Не знаю, есть ли.
— Ты поищи. Который час?
— Третий, кажись…
— Что?
— Третий час ночи. — Тот поискал глазами часы на стенке. — Четверть четвёртого.