Окаянные

Белоусов Вячеслав Павлович

За Дзержинского тут же вступился и подал голос Яков Свердлов, но на съезде большинством было решено провести тщательную проверку причин мятежа и разобраться во всех тонкостях. Дело осложнялось, а виновность Дзержинского усугублялось тем, что на документах, позволивших террористам-чекистам беспрепятственно проникнуть в кабинет немецкого посла, стояла подпись Дзержинского, скреплённая большой печатью ВЧК.

По приказанию Ленина Дзержинский был отстранён от должности, хотя и пробовал оправдываться, что подпись подделана, а печатью воспользовался его заместитель Александрович. Ему было разрешено написать заявление самому, а отставку обозначили временной — Свердлов уговорил вождя, и тем не менее над Дзержинским

нависла реальная угроза смещения с должности, возможного суда, если не за измену, то за халатность и отсутствие революционной бдительности, а также, чего греха таить, всё это значило, что Железный Феликс мог, наконец-то, навечно кануть с политического горизонта. Коба потирал руки, он даже не пытался нагнетать ситуацию, она и без того грозила опалить многих. Выглядело очень странным, что прозорливый руководитель самого грозного стража власти не предвидел и не предотвратил мятеж. Если он пытался бороться с эсерами, окружавшими его, то почему много главных постов как раз занимали они, основные заговорщики. Кроме того, главарь мятежа — его заместитель, убийцы посла — сотрудники, хвалённые в пример другим, а злодею Попову, начальнику штаба Боевого отряда ВЧК, председатель сам накануне мятежа принародно крепил почётную награду на грудь. Таким аргументам Кобы ни Ленин, ни Свердлов противопоставить ничего не могли, они опасались уже и за свою репутацию. Поэтому в июле Дзержинский всё же ушёл в отставку с поста председателя ВЧК, но надолго она не затянулась; в конце августа Феликс возродился из пепла.

Коба тут же затеял борьбу по своим каналам. Схватка грозила серьёзно встряхнуть всю партийную верхушку, многие партийные бонзы готовились к самому худшему, но грянула новая беда, страшнее прежних — эсеры совершили покушение на Ленина, при этом Протопопов, тот, что арестовывал председателя ВЧК во время мятежа, теперь стрелял в Ленина и был убит сразу при задержании или во время его — в уголовном деле, что вёл Свердлов на первых порах, как доложили Сталину, не оказалось даже протокола его допроса, а полоумную, полуслепую Каплан расстреляли и сожгли. Свердлов, допрашивавший её лично, приказал предать её тело огню и пепел развеять, чтобы и крохи её поганого существа не могли найти покоя в земле. Сделано было это по канонам еврейского закона либо с целью навсегда уничтожить возможность установить истину, грузин Коба особенно не допытывался, он развил тревогу в Политбюро, что чекисты снова не смогли предотвратить трагедию, что при таком председателе ВЧК, который вместо обеспечения вождя надлежащей охраной на митинге, уезжает из города, реальна угроза жизни любого партийного лидера, отважившегося выступить перед народом.

Словом, Коба метал гром и молнии и требовал сурово спросить с ответственных лиц. Но Свердлов и здесь перехватил инициативу. Он первым рванул узды готовой встать на дыбы неуправляемой республики. Он никого не слушал и никого не принимал. Запираясь с преданным аппаратом сотрудников в апартаментах вождя, он рулил страной. Для управления ею там было всё необходимое. Нужных людей он отыскивал по телефону и телеграфом, днём и ночью сочинял и строчил воззвания, призывая к красному террору.

Свердлов спасал красную Россию, и народ пошёл за ним. Коба понял, что опоздал.

Ну а Дзержинский?

В октябре он окончательно перестал заниматься делами в ВЧК и был отправлен за границу. Хотя к тому времени Ленин уже почти выздоровел и потихоньку вникал во все проблемы, рекомендовал Дзержинского в заграничную командировку председатель ВЦИК Яков Свердлов.

Чего опасался Свердлов в этот раз, настаивая на отъезде Дзержинского, Коба мог только гадать. Но гадать на картах или кофейной гуще было не в его правилах. Коба включил все винтики своего тайного кабинетика, чтобы выяснить истинную причину. И кое-что ему удалось узнать,

хотя Феликса тщательно опекали в поезде и во всей поездке по Швейцарии люди Свердлова во главе с секретарём ВЦИК Варлаамом Аванесовым…

В дверь кабинета вежливо постучали; культурный Назаретян, какой бы ситуация ни была, без стука к хозяину не входил.

— Что за спешка с утра сегодня? — не здороваясь, Коба набивал трубку табаком, не подымая головы.

Оставаясь на ногах, Назаретян не смел шевельнуться, разглядывая хозяина, словно пытался определить его настроение — то, что тот не спал почти всю ночь, мучаясь бессонницей, ему уже было известно, он гадал о причине.

— На тебе лица нет, кацо, — наконец заговорил он. — Может, мне зайти позже?

— Есть кому настроение портить. Ты ведь тоже с этим пришёл? Чего юлишь, говори. И садись, не маячь столбом.

— Язык не смеет, Коба…

— Ну-ну. Если ты сейчас скажешь, что Дзержинский из Питера гроб Гришки Зиновьева привёз, только порадуешь, — сверкнув тигриными глазами, хмыкнул тот и затянулся табаком.

— Прозорлив ты, Коба. Но сейчас не до шуток.

— Не стращай.

— Аршак зарвался. Готовил капкан нашему выскочке, да сам в него угодил.

— Ты меня за нос водишь, как мальчишку! — посуровело лицо Генерального секретаря. — Не люблю загадки разгадывать. Что с Аршаком? Мой орёл самого дьявола за бороду схватит и не дрогнет! — Коба разразился грубой бранью. — Его мне сам Камо рекомендовал! Или ты забыл? Или совсем сдурел Аршак, чтобы в капкан чей-то угодить? Куда попался? Почему не привёл с собой, чтоб его самого услышать?

— Оплошал наш Аршак в этот раз.

— Ты мне зубы не заговаривай.

— Прозорливый ты, Коба, сам про гроб сказал.

— Что?!

Назаретян попятился от стола.

— Что мелет твой поганый язык?!

— Успокойся, Коба.

— Ты пришёл мне сказать, что Аршак, мой любимый Аршак?..

— Убит Аршак.

Коба, уже было поднявшийся из-за стола, рухнул в кресло, не устояв на ногах.

— Что я слышу?.. — наконец вымолвил он. — Мой мальчик… орёл… боец… преданный мой Аршак… — Голова его опустилась, трубка выпала из руки.

Когда наконец он поднял глаза, в них стояли слёзы. Назаретян не поверил бы никому, если бы не увидел их. Хозяин их не стеснялся, не скрывал и не смахивал с лица. Он их не чувствовал — горе было сильнее.

Ещё долгое время оба хранили молчание. Назаретян уже начал беспокоиться, не случилось ли что худое с хозяином, но вздрогнул, уловив два тигриных ока, пожирающих его с нечеловеческой яростью.

— Что я отвечу Камо?.. — шептал Коба. — Гибнут его лучшие воспитанники, которых он мне доверил… Что я ему скажу?

— Успокойся, дорогой! — бросился обнимать его плечи Назаретян. — В себе ли? Подумай, что говоришь? Нашего героя Камо нет в живых! Ты же сам посылал меня в Тифлис, когда Камо был сбит грузовиком и скончался в больнице…

— Его убили подлые враги, которых ты не смог найти.

— Все виновные понесли наказание! — выкрикнул Назаретян. — Я сам допрашивал каждого!.. Я сам им морды бил! Я их расстреливал!..

— Тебя обвели вокруг пальца! — оборвал его Коба. — Настоящих убийц Камо ты не нашёл. Тебе подсунули первых попавшихся. И ты доволен.

— Я вернусь, Коба! Я расстреляю всех, ты только скажи!

— Умерь пыл. Раньше надо было думать.

— Клянусь! Я доберусь до самого последнего негодяя, покараю их жён и детей! Они будут ползать у твоих ног и молить о пощаде!..

— Замолчи! Те, кто это организовал, успели забраться на самый верх власти в Грузии, тебе до них не дотянуться. Они мстили мне.

— Жизнью клянусь, кацо! — упал на колени Назаретян. — Дай мне время. Я всех выволоку к ответу. Назови имена.

— Встань! — рявкнул Коба. — Распустил сопли, как баба! Не скули. Не трону я тебя.