Окаянные
Шрифт:
— Не нашли мы Льва Соломоновича. Сгорело вместе с другими в монастыре или в другом месте его тело, не знаю. Бабка одна, вроде монашка, Настёной её кликали местные, безумная совсем об этом верещала. Но не понять, у неё сынишка сгорел в избе. Плакалась вроде будто в погреб монастыря её водили бандиты и опознавать кого-то заставляли. Нашего Верховцева приводили под винтовкой в монастырь. Там с него допрос снимать собирались, а до этого держали взаперти обоих…
— Выходит, видела она раньше Верховцева! Он уверял меня, что знают его? За своего примут.
— То про Саратов был разговор. А монастырь почти под Астраханью. Правда, пристанишка махонькая там имеется. И деревушка глухая — дворов тридцать — сорок. Бабы одни да старухи, но лодок по берегу хватает. Болтали они,
— Гадать можно всякое, однако узнала старуха Верховцева?
— Не успела дорассказать. Шум подняли бабы, что вроде живой в избе отыскался. Ну, все бегом туда и она с ними. Там её сынишка и нашёлся. Только мёртвый, задохнулся, видать, от дыма. Его под кроватью железной нашли, когда головёшки сверху раскидали. Изба-то сгорела до земли, и вонь вокруг. Горючей смесью, похоже, поливали её бандиты, прежде чем огню предать. Может, отстреливался кто-то оттуда, не подпуская до последнего. Наш Игнат Ильич как раз там и оказался. Голова, тело до поясницы слегка обгорели, а всё, что снизу, — сплошь головёшки. На нём труп мужика оказался, прилип, словно клещ, едва растащили. Бандит его и прикрыл, не дав сгореть полностью. Шнурков Игната Ильича извлекал на свет божий из того кромешного ада. Говорил, что не дался бандиту Ксинафонтов, в рот наган сунул, череп себе разнёс.
— Ты, Марк…
— А я что? Геройской смертью пал наш товарищ.
— Он-то геройской, — процедил сквозь губы Луговой, — а мы с тобой где были? Как проглядели банду у себя под носом!
— Их там, Яков Михайлович, похоже, две банды были. Враждующие между собой. Бабка та полоумная вещала, будто палили они друг в друга, не щадя, ни выбирая, словно остервенелые. А тех, кто полуживой на лодках скрыться по реке пытался, гнобили, пуская вместе с лодками на дно.
— Ты старушку ту не прихватил с собой? Я бы тоже с ней потолковал.
— Какой там! Повесилась она.
— Как повесилась?! Где ж смогла? Ты же говоришь, там сгорело всё?
— Мы, когда телом Игната Ильича занялись, искали подводу, чтоб сюда довезти и захоронить с почестями, как полагается. Она и воспользовалась. Кинулись на поиски, бабы к её двору и привели. В амбаре нашли уже холодную в петле.
— Следов, значит, никаких. Огонь уничтожил. И единственную свидетельницу упустили.
— Да свидетельниц там полно осталось в живых, Михалыч, — заморгал глазёнками Осинский. — Мы б и сюда привезли, но толку от них ни хрена. Одно твердят: пожар, пальба, а чьи трупы — не знают, своих с десяток растащили с воем, вцепились, не отдают, хоронить вздумали. Не станешь по ним палить! Такой вой подняли, за вилы схватились, лишь Чернохвостов поволок было одного. Да и обгорелые все.
— Обгорелые?
— И впрямь такое представление у меня, Михалыч, что уцелевшие в этой бойне, огнём все трупы уничтожить пытались, но бабы деревенские своих попрятать сумели. Я ж говорю, лодки топили вместе с людьми.
— Это чем же они так насолили друг другу? Ведь никакой информации от агентуры не поступало о таких бандах?
— Я дал команду ребяткам, что со мной были, прошерстить всех жительниц поодиночке насчёт этого вопроса — кто, чьи, откуда да из-за чего вся свора назрела.
— Ну?
— После случившегося бабы все без ума. Может, толк какой будет, когда времени мал-мал пройдёт. Не в себе они, Михалыч.
— Нет у меня времени! С Москвы из Центра депешу отстучали. Грозную, хоть сразу стреляйся. Ищут трёх опасных личностей. Один латыш, два других нашей национальности. С приметами вот туговато. Но подозревают, что среди бандитов следует их искать. Среди тех, которые русские, один японскими иероглифами на предплечье левом украшен. Тот, что постарше, владеет немецким языком в совершенстве, возможно, ходит в очках.
— Какие очки! Какой немецкий, Яков Михайлович! Сгорело там всё! И от трупов одни головёшки!
— Но деревенские уцелели?
— Уцелели. Сплошь убитые горем бабы.
— Вот завтра, с утра, собирай всех своих, кто уже там был, и возвращайся. Лично в каждом дворе обыск проведёшь. В монастыре, в избе, подле них хоть землю просеивай, а следы этих двух найди. Лодки пересчитай. Все ли на дне. Может, успел всё же кто-то спастись. По берегу людей пошли до самой Астрахани. Вверх — нет смысла, против течения, если и выжили, не одолеют.
— И сколько ж мне времени отмеришь, Яков Михалыч?
— Пока не отыщешь следы тех трёх. Ну а если и про Верховцева выяснишь окончательно, благодарность безмерная.
— Когда из Москвы снова беспокоить обещались?
— К вечеру жду. Скучать не дадут. Сами бы не примчались. Тогда не мне одному горевать придётся.
— Жди от меня гонца с вестями каждый день, Яков Михалыч, раз так.
— Только с пустыми руками людей не гоняй. Пожалей лошадок.
Часть четвёртая
НЕ СПЕШИ, ТУДА ЕЩЁ НИКТО НИКОГДА НЕ ОПАЗДЫВАЛ
Как обычно, повестка дня с вопросами, подлежащими незамедлительному рассмотрению на очередном заседании Политбюро, была переполнена. Этот сырой проект, сляпанный предварительно, наспех, выстраданный частями в разных ведомствах, в заинтересованных государственных службах, именуемых входящим в моду новым словом — инстанцией, и свёрстанный наконец воедино, нуждался теперь в проверке фактов, приводимой цифири, в правках, дополнениях и, хотя на некоторых уже было проштамповано в уголках упреждения: "секретно", "особо секретно", только в конечном итоге мог быть утверждён. В общем-то, ничего особенного или чрезвычайного не происходило, с повторяющимися из раза в раз упущениями, досадными промахами и даже с грубейшими ошибками в секретариате свыклись, стараясь вовремя отловить их и устранить. Бывало совсем невмоготу, и тогда чиновники Генерального попросту возвращали материалы на переделку легкомысленным торопыгам, не единожды это сходило с рук, но в этот раз Коба, пробежав глазами лишь несколько страниц, взорвался и, захлёбываясь от возмущения — это при его-то выдержке! — потребовал в экстренном порядке собрать у него по этому поводу некоторых лиц "узкого состава" Политбюро.
Быстренько явились немало смущённый Молотов [107] , ответственный за первую ревизию "сырца", Калинин, редко вникавший в такие вопросы, но всегда спешащий с советами по урегулированию любых проблем миром, Рыков [108] , замещавший больного Ленина. Прибежали даже незваные, совсем необязательные, но проведавшие неизвестным образом о случившемся Ворошилов с Микояном [109] . Во мнении или советах остальных Коба не нуждался.
107
В.М. Молотов (Скрябин) (1890–1986) — революционер, советский политический, государственный и партийный деятель. Один из высших руководителей ВКП(б) и КПСС с 1921 по 1957 г., член РСДРП с 1906 г., с марта 1921 г. по декабрь 1930 г. — секретарь ЦК ВКП(б), до Сталина (по апрель 1922 года) занимал пост Ответственного секретаря ЦК ВКП(6).
108
А. И. Рыков (1881–1937) — революционер, советский государственный и политический деятель, первый комиссар внутренних дел РСФСР (1917 г.), комиссар продовольствия (с 1917 по 1918 г.), заместитель председателя Совнаркома (с мая 1921 г.), с июля 1925 г. — назначен ещё и председателем ВСНХ СССР, с учётом тяжёлой болезни Ленина фактически руководил правительством до его смерти, после чего назначен 05.02.1924 г. председателем Совнаркома РСФСР и председателем Совнаркома СССР.
109
Ни Ворошилов К.Е., ни Микоян А.И. в те времена членами Политбюро или кандидатами в члены не являлись, и, конечно, не были членами так называемого "узкого состава" Политбюро.