Окаянный дом

Бабицкий Стасс

– За пять минут? Не верю!

– Докажите! – поддержал Акадский. – У нас за столом три прекрасных дамы. Выбирайте любую, я даже не стану ревновать свою невесту…

– Я напишу стихи всем трем барышням.

– Смело! – воскликнул хозяин дома. – Вот это смело!

– Но у современных прекрасных дам нет альбомов, – возразил Миров-Польский. – Умерла традиция…

– Сойдут и тетради, – предложил Бабарыкин. – В доме сразу три ученицы, уж что-что, а б-б-бумага найдется.

– Ах, как чудесно! Это вы замечательно придумали, – Татьяна взмахнула юбками и бросилась

в дом. – Я сейчас принесу!

– У меня есть petit carnet [25] , – Эльза достала из кармана синего форменного платья книжку для заметок.

– Годится! – Ренкерман навис над молодым поэтом, словно стервятник, готовый в любую минуту заклевать проигравшего. – Ну-с, продемонстрируйте свое искусство.

– Я засекаю время, – Постников сжал в кулаке старенький брегет. – И ставлю червонец, что в пять минут он не уложится.

– Принимается! – поддержал пари Бабарыкин. – Я верю в талант нашего юного поэта.

25

Записная книжка (франц.)

А тот, не обращая внимания на возникшую суету, уставился на кончик карандаша и нашел его затупившимся. Вытащил перочинный ножик, тремя быстрыми движениями заострил грифель… И началась магия. Маслов секунд десять смотрел в глаза Эльзы, пока та не улыбнулась ему в ответ. Поэт кивнул и заскользил карандашом по бумаге. Дважды запинался, но упрямо возвращался к коротким строчкам. Минуту спустя захлопнул сафьяновую книжицу. Раскрыл тетрадь Татьяны, бросил беглый взгляд, но не на лицо девушки, а на ее тонкие музыкальные пальцы.

– Почерк кривобокий, – хмыкнул Акадский. – Сразу видно, Валерий не каллиграф.

Все зашикали: не отвлекайте творца! Хотя по сути юнкер был абсолютно прав. Маслов торопился, буквы сползали вниз, стихотворение напоминало стаю ворон на заснеженном поле. Тетрадку он закрывать не стал, просто оттолкнул и придвинул следующую. На Раису он не посмотрел, даже украдкой. Склонился над бумагой, длинные волосы закрыли разлинованную страницу и никто не мог разобрать, что он пишет.

– Кончено! – на последнем многоточии грифель сломался.

– Время? – встрепенулся Бабарыкин.

– Четыре с половиной минуты, – нехотя признал Постников.

Девушки прочли стихи. Эльза томно вздохнула и одними губами прошептала «Спасибо». Раиса покраснела и тоже вздохнула, но уже с грустью. А Татьяна захлопала в ладоши:

– Свершилось! Наш Валерий посрамил самого Пушкина!

– Б-б-бесспорно, – поддержал ее отец. – Одной левой забросил за горизонт солнце русской поэзии.

Ренкерман переглянулся с юнкерами.

– Ну и как понять? Хорошие там стихи или нет? Может это просто отписка и даже не в рифму.

– Судя по реакции наших красавиц, – проворчал Акадский, – стихи шикарные.

– Да, да! – защебетали барышни.

– Они не могут считаться судьями, – гневно воскликнул Постников.

– Разве здесь кого-то судят? – ухмыльнулся Миров-Польский, преисполненный

гордости за приятеля.

– Вы прекрасно поняли, что я имею ввиду! – надулся юнкер.

Бабарыкин, не желая дальнейшего накала страстей, предложил:

– Господин Мармеладов, рассудите этот спор. Помнится, вы писали пронзительные критики для «Ведомостей», а значит, в литературных тенденциях разбираетесь до тонкостей.

– Я бы предпочел воздержаться от оценок. Поэзия – штука хрупкая, как крылья бабочки.

– Нет, нет, прочтите, пожалуйста, – юный поэт умоляюще протянул руки к сыщику, – и огласите приговор. Вверяю вам свою судьбу.

– Что ж, если вы настаиваете…

Эльза подала раскрытую на нужной странице записную книжку, все так же томно вздыхая. Сыщик прочитал строчки быстро, по диагонали. Потом вернулся к началу и проговорил каждое слово, перекатывая «ж» и «ш» на языке, словно изысканное вино.

– Жаворонок, солнца нежный паж, Синеву небес разворошил. Завтра нет, а прошлое – мираж, Муки и томления души.

– Заметили? – Эльза кокетливо трепетала ресницами. – У меня глаза синие. Как точно он про небеса написал.

– Яркие образы, сочные, – похвалил Миров-Польский. – Мне такие не удаются.

– Где же россыпи тайных смыслов? Обещали же по целому венику в каждом слове, – ухмыльнулся Ренкерман, – а пока все не лучше, чем у Пушкина.

– Но и не хуже, – срезала его Татьяна. – Возьмите теперь мою тетрадь, господин Мармеладов.

Второй экспромт переполнялся совсем иными настроениями. Поэт сумел переключиться на удивление быстро. В считанные секунды, причем считанные без обмана – портупей-юнкер придирчиво следил за бегом стрелок по циферблату. Но написаны строчки были как будто другим человеком.

– Ларчик кипарисовый девица С южных гор несла, шурша шелками. На бруснике губ ее божится Люцифер, плененный зеркалами.

Постников шепнул на ухо однокашнику:

– Алешка, это он тебя, что ли, Люцифером обозвал?

– Сукин кот! – процедил сквозь зубы Акадский. – Доберусь я до него… А ты не ерничай, Егор. Неизвестно что он твоей пассии написал.

– Скоро узнаем.

Но возникла неожиданная заминка. Раиса отказывалась отдать тетрадку. Свернула в трубку и спрятала за спиной, а на уговоры подруг и отеческий бас Бабарыкина лишь мотала головой.

– Что за комедия, в самом деле?! – Постников подошел к невесте и выдернул тетрадь из ее цепких пальцев.