Океан для троих
Шрифт:
– Так-то оно так. Но…
– Договаривайте!
– Да чего там договаривать… – Фиши с огорчением глянул на уже набитую трубку и вдруг с остервенением начал выколачивать из нее табак. – Мы и не знаем ничего! Тут как заведено: подходим к Гряде, кэптен остается на палубе, а мы в трюм. И уши воском залить и чем поглуше обмотать, вина хлебнуть и спать. Чем крепче – тем лучше. Выходить, пока кэптен не позовет, – нельзя. Потом кэптен трюм отпирает, и мы уже проскочили, рули спокойно. Может, Джок вон знает побольше… Они с Морено вроде как дружки. Если у Пса вообще есть приятели.
–
– Не знаю, я как все – заливаю зенки бренди да трясусь от страха. А кто тут рулем крутит – да хоть сам морской дьявол! Когда кэптен трюм открывает, там остается только шхеры пройти – вот их я как свои пять знаю. Но если не через Гряду идти, а как люди ходят – то шхеры в неделе пути.
– То есть вы ныряете тут, а выходите…
– Через двенадцать часов за портом Вейн, командор. В скалах. Не то чтоб мы особо часто так делали, но приходилось.
– Чертовщина какая-то. Но почему пропала “Лючия”? Почему не вышла в шхерах? И где “Стерегущий”? – Дороти растерянно пыталась охватить пониманием внезапно возникшую мистику.
И с усилием удержала на языке название еще одного корабля.
Спрашивать про “Холодное сердце” было глупо. Он пропал давным-давно, и не доказано, что именно в Гряде. Тот торговец, который заметил фрегат последним, видел его около… Просто около чертовой Гряды, которая, оказывается, полна не гибельных скал, а какой-то запредельной дьявольщины. И получается, Доран лежит там, на камнях, в месте, которого нет на картах.
– Почем мне знать? Может, там капитаны дурные были. Глупые или рисковые. Спросите Пса, командор. Он сказал идти через Гряду – мы идем.
Командор прикинула время действия опия – выходило, что до полудня будить Морено бесполезно. Впрочем, мистика мистикой, а на корабле и без того дел было невпроворот. И их никто не отменял. И лезть в непонятные скалы с неисправными пушками по меньшей мере глупо.
– Кто сейчас на оружейной палубе?
– Вроде Бринна там и пара парней из абордажной команды. Только зря вы это, госпожа, пушки на Гряде ни к чему…
– Зато когда мы оттуда выберемся, они нам пригодятся. Если вы думаете, что после того, как вы угнали один фрегат и взорвали еще два, армия оставит вас в покое – то вы плохо знаете флот Его Величества.
– И не хотел бы знакомиться ближе. Неприятные вы люди.
Фиши все-таки раскурил трубку, а Дороти отправилась к орудиям.
К полудню обе неисправные пушки были готовы совершить как минимум по три залпа каждая. Помощники оказались толковые, и пока Дороти приподнимала стволы с лафетов и держала на весу, абордажники споро эти самые лафеты чинили. И по окончании работы все трое смотрели на Дороти с куда большим уважением, чем до починки. Что льстило самолюбию, но не давало впадать в грех самообмана – это не ее команда, и впечатлять этих воров, греховодников и убийц ей ни к чему. Тем более талантом, за который тебя чуть не сожгли на костре.
Закончив, она вернулась в каюту, рассчитывая вытрясти из Морено все, что тому известно о Гряде, но вышло иначе. В каюте ее ждали бледный от волнения боцман Саммерс и хирург Хиггинс, черный от усталости.
Дороти
Оказалось, что почти сразу после ухода Дороти лихорадка у Морено усилилась, и ее не удавалось сбить ни лекарствами, ни обтираниями. Рана на боку вновь открылась, мало того – появился дурной запах, а края воспалились и почернели.
Морено впал в беспамятство и в себя более не приходил. Лежал бледный, точно не человек, а восковая кукла.
Хиггинс отмерил какие-то капли и приготовил нож – собирался отворять кровь. Саммерс сидел рядом со своим кэптеном и читал молитву.
– У нас есть жрец на борту? – тихо спросила Дороти, окинув взглядом всю картину. Ясно, что счет тут шел на часы – загнивающая рана провоцировала лихорадку и не давала внутренней силе сомкнуть края разреза. Как жаль, что их совместный путь заканчивается так быстро. При всех недостатках Морено был таким живым и горячим, что стылый холод, копившийся в груди столько лет, отступал от этого жара. – Уходить без обряда негоже даже пирату.
– Два года храмовой школы, – глухо отозвался Саммерс. – Сан я не принял.
– За что выгнали? – спросила Дороти просто так, чтобы нарушить зловещее молчание, которое повисло в каюте.
Саммерс мрачно глянул в ответ и рассеянно потер широкие ладони. Видеть его, такого огромного и мощного, растерянным и разбитым было странно. Так же странно, как и сознавать, что за своего кэптена тут любой пойдет и в огонь, и в воду. Подобная преданность корсару удивляла. И вызывала зависть. Саму-то Дороти команда “Свободы” продала легко и непринужденно, стоило только поманить деньгами и пугануть костром. Хотя Дороти считала себя не худшим капитаном, но видимо, просто хорошо обращаться с людьми и закрывать их своей грудью недостаточно. Нужно что-то еще, чего у нее нет. И дело тут даже не в том, что она женщина. Женщин на флоте много. Вон, даже в команде Морено – трое. В чем-то другом тут секрет.
– Удавил главного жреца, – наконец ответил боцман.
Дороти решила не уточнять – шутит тот или нет.
– Ночью рана выглядела не так плохо, Морено был в сознании. Я давала ему хинин и готова поклясться – дело шло к улучшению. Почему стало хуже?
Хиггинс в раздумьи пожевал губами и, осторожно косясь на боцмана, предположил:
– Я слышал про дона Гильермо всякое. И среди всякого не было доброго. Думаю, на лезвии клинка, которым ранили кэптена, был яд. Что-то сильное, но не быстрое. Мучительное. Сама по себе рана страшна, но не смертельна. Страшно то, что в нее попало. Второй порез нанесли кортиком – и он чист.
Саммерс скривился, точно от зубной боли, и вышел из каюты, хлопнув дверью.
– Будет себя казнить, за то, что сразу не заставил кэптена промыть рану, – вздохнул Хиггинс.
– Сколько у него времени? – уточнила Дороти, которую мутило от запаха лекарств.
А еще очень живо вспомнилось собственное детство, заполненное этой вонью под завязку.
– Вечер. Ночь. Не больше.
– И шансов нет?
Хиггинс покачал головой:
– Если только не совершится чудо. Но боги немилостивы к пиратам.