Океан для троих
Шрифт:
– Зато теперь ты можешь напиться, – горько улыбнулась Дороти. – И начать бояться своей команды.
После стакана бренди легче не стало, но комната внезапно обрела объем и краски, на языке поселился кислый вкус, и очень захотелось спать. Решив, что уж теперь может себе позволить валяться в кровати когда угодно, Дороти, стряхнула сапоги и упала ничком, мимолетом успела подумать о том, что Черный Пес на ее пути оказался куда хуже черного кота.
Сплошные несчастья.
Проснулась Дороти в полной темноте. Сквозь иллюминаторы не проникало
В каюте было душно и чересчур тепло. А еще тут кто-то был, кто-то кроме нее.
Чужое присутствие ощущалось как щекотка – всей спиной. Точно в затылок ей смотрел тигр, за секунду до прыжка.
Дороти напрягла слух, но ничего так и не услышала – ни дыхания, ни шороха одежды. Чужак никак не выдавал ни себя, ни своих намерений. Может, мерещится?
Дороти очень медленно и бесшумно засунула руку под матрац, туда, где был спрятан короткий широкий нож, одинаково удобный как для ближнего боя, так и для метания. С последним Дороти была уже не уверена – это раньше брошенное ей лезвие пробивало с размаху палубные доски. Теперь же наверняка способно только оцарапать, тем более если у ночного визитера толстая одежда.
Рукоять ножа приятно легла в ладонь, и Дороти замерла в ожидании. Минута текла за минутой, но ничего не происходило. То ли чужое присутствие померещилось, то ли ждущий своего часа гость обладал ангельским терпением.
Где-то на верхней палубе отбили склянки – наступила полночь, и одновременно с этим на Дороти накатила сонливость, точно она и не спала целый вечер. Дремота была столь сильной, что спасла от нее лишь случайность – нож выскользнул из расслабленной ладони и острым краем надавил на подушечку пальца, отрезвляюще кольнув.
Сонливость на миг отступила, но этого мига Дороти хватило на то, чтобы осознать: тот, кто проник к ней в каюту, уже сидит на ее, капитанской, кровати – матрац прогнулся чуть больше. А еще от визитера веет холодом, да таким пронизывающим, что рука, лежащая на покрывале, успела заледенеть, а по спине пошла гусиная кожа, несмотря на теплую ночь и плотную рубаху.
Ночной гость был бесшумен – ни дыхания, ни шороха одежды. Только холод и ощущение присутствия, тяжелое, точно свинцовая гиря.
Впрочем, и то, и другое можно было списать на дурные сны, но когда Дороти уже почти решилась развернуться и ударить по мороку, раздался голос.
– Я наивно полагал, что юношеская дурость прошла у тебя бесследно и не вернется. Но ты переплюнула даже свои пятнадцать лет, маленькая леди.
Голос был тихий, усталый и хриплый.
Этот голос глотал окончания и растягивал гласные так, точно был родом из бедного бристольского квартала, хотя на деле ни разу в жизни не ел с оловянной посуды – только с серебра и фарфора.
Дороти от ужаса замерла, словно рядом с ней на кровати, положив голову ей на плечо, свернулась смертельно ядовитая древесная змея.
Там, на Гряде,
А тот, кто пришел сегодня и сел на краешек кровати, был настоящим. Именно так звучал бы голос Кейси, проживи он еще десять лет в беспрерывных морских походах, съешь три пуда соли и выкури полный трюм табака.
– А ты обещал вернуться.
Собственные слова, стоило им покинуть рот, сразу показались жалкими и кощунственными. Друг, даже мертвый, пришел к ней, когда стало совсем плохо, а она, как трусиха, уткнулась в подушку и бросается жалкими обвинениями.
Ответом стала тишина, и Дороти не выдержала, перевернулась. На кровати предсказуемо никого не было, только простыни почему-то промокли насквозь и покрылись тонкой корочкой льда.
И Дороти разозлилась – на все разом, на судьбу, на происходящую вокруг дьявольщину, которая не отпускает ее уже вторую неделю, на сделку с сиреной, на собственное бессилие – и не глядя швырнула нож в сторону окна, вложив в бросок все, что накопилось.
В тот миг ей хотелось только одного – ясности.
И желание исполнилось, правда, опять не так, как хотелось: темнота резко метнулась в стороны, точно была живым существом и боялась доброй алантийской стали, как демоны серебра, а потом металл звякнул о металл, и Дороти наконец увидела своего ночного гостя.
Тот стоял возле письменного стола и крутил в руках свой подарок – то самое медное кольцо.
И парное было у него на пальце.
Нож он отбил легко – одним неуловимым движением левой ладони. На которой не хватало двух пальцев. Точнее, то, что их заменяло, было совсем не плотью. Нечто клубящееся, на мгновение складывающееся в силуэт и сразу расплывающееся. Словно у гостя в руке был туманный сгусток.
Лицо, слишком бледное для живого, с темными, точно очерченными углем глазами. Сжатые в тонкую линию губы. Впалые щеки. Шрам, рассекающий бровь. О, шрам Дороти помнила прекрасно, мало того – была причиной его получения.
– Ты! – потрясенно выдохнула Дороти и качнулась вперед. – Действительно ты!
Доран, а это был точно он – оживший или призрачный, неважно, скривился, словно от сильной головной боли, и поднял на Дороти взгляд, полный страдания и сожаления. И чего-то еще, чему не было названия.
И в отличие от туманной твари с Гряды этот Доран не притворялся Дораном.
Он им был.
Дороти шагнула вперед, протянула руку – скорее следуя зову сердца, чем действительно надеясь коснуться – и снова позвала:
– Дор!
– Нельзя! – еле слышно прошептал Доран, откинул назад отросшие волосы – такие длинные, точно он не стригся ни разу за все десять лет. – Нельзя, моя маленькая леди. Оставайся с живыми, – и начал отступать в угол, где скопившиеся темные тени вдруг пришли в движение и зашевелились, словно там была не переборка, а арка, ведущая куда-то в пульсирующую черноту.