Океан для троих
Шрифт:
Дороти немного знала, как и что нужно делать с женщиной, просто потому что сама была ею. Но воспитание не давало цвести страсти, указывая, что скромность и добродетель важнее.
И сейчас вся территория была неизведанной – белое пятно с обитающими на нем чудовищами. И не только на карте самого Морено, но и на ее, Дороти, личной карте тоже. Чудовища эти дышали жаром, от которого мысли мешались и стекали куда-то вниз.
Одного постыдного опыта под водопадом остро не хватало. Дороти не знала, куда девать руки, и сама себе казалась слишком нелепой
Вот только Морено, похоже, так не думал: смотрел на Дороти темно, жарко, без обычной смешинки. Губы кусал точно решившись, но не решаясь. Дотрагивался так, словно пугать не хотел – коротко, сильно и отпускал сразу.
Дороти, право, не ожидала от себя, что желание быть ближе к чужому горячему телу перерастет в какое-то животное трение, а на любую ласку она будет реагировать в сотни раз сильнее, чем раньше.
Морено, казалось, понял, что творится с ней от его касаний, но и не подумал прекратить, напротив, наслаждался каждым движением, каждым стоном, который несдержанно вырывался сквозь стиснутые зубы, и вторил тихим рычанием ликующего хищника, наконец заполучившего в когти желанную добычу.
Что до Дороти – то она горела. Вся, разом, дотла. И не собиралась обратно выстраивать те плотские барьеры, что уже пали пеплом. Какая разница – сейчас сгореть или потом?
Морено, кажется, тоже было плевать на все – он, навалившись сверху, ласкал ее сильно и размашисто. Сжимал грудь в горсти, так что пальцы отпечатывались, тянул за запястья, вынуждая поднимать руки вверх, и в противовес грубым движениям нежно, почти трепетно касался кожи губами или, напротив, прихватывал жадно, почти кусая.
И смотрел, точно перед ним долину поющего золота расстелили, а не обычную женщину на кровати растянули.
И это бы еще полбеды было, но Морено даже на пороге греха не затыкался, говорил, спрашивал и вынуждал отвечать. От одного этого хотелось провалиться в пучину.
– Сладко? – шептал и, не дожидаясь ответа, продолжал: – А если здесь? Боги мои… Хочу, еще ближе! Не в храме, дьявол тебя дери, прижмись! Нет, я сам… О… сейчас будет ниже. Хорошо, что дрянь с тебя срезали, а то бы ты мне шею свернула. Ногами. Раздвинь их. Хочу тебя. Сейчас. Хочу, чтоб кричала…
– Услышат…
– Дьявол с ними, пусть слышат! Дай!
В остатках одежды путались недолго, что-то стянув разом, что-то распустив по шву. И Морено снова навалился сверху – не столько тяжело, сколько крепко. И прикусил за грудь, потом приласкал языком, потерся щетиной. Дороти зажмурилась, выдохнула, стискивая зубы так, чтобы беспомощные стоны не перебудили команду за тонкими переборками, и вцепилась в края койки, чтобы действительно ненароком ничего не поломать.
– Тебя хочу… С того мига, как ты меня штурвалом приложила. Увидел, и все.
– Надо было сильнее приложить.
– Но тогда бы я не смог сделать вот так…
Морено довел до того, что Дороти уже только тихо стонала сквозь зубы и бедра вскидывала нетерпеливо, в попытке добыть необходимое трение.
– Морено…
– Рауль. Пока я на тебе сверху и в тебе – только так и не иначе, – Морено перехватил Дороти за запястье и притянул к губам. – Тебе ясно, моя прекрасная командор?
– Капитан, – поправила Дороти и, легко высвободив руку из хватки, положила ее Мор… Раулю на спину, скользнула ниже, погладила бок и впилась ногтями в широкую спину.
Сама. Потому что захотела. Погладила, и уже откинув любые сомнения, потянулась к губам, зная, что ей ответят.
Хорошо, что хоть у кого-то из них был опыт, а еще здорово выручило то, что Рауль видел в темноте не хуже кошки. Впрочем, и на ощупь он справлялся прекрасно. Было неудобно, стыдно, восхитительно, но вот мыслей не возникало никаких. А когда Рауль горячо выдохнул прямо туда, где все уже ныло и тянуло от напряжения, “стыдно” и “неудобно” испарились тоже.
Пусть все летит к чертям! Перед глазами плыли лиловые круги, хотя век она не опускала. Просто оказалось всего разом и так много, что хотелось кричать в голос. И она кусала губы, чтобы ни звука не вырвалось.
Наверно, она слишком гнала события, но знающий жаркий рот Рауля не давал ей никаких шансов продержаться долго. А тот, казалось, все замечал и видел, и поэтому не торопился вовсе: медленно проводил языком вверх-вниз, касался пальцами, тер подушечкой, мягко надавливая, второй рукой крепко удерживая за бедро.
А потом начал ласкать всерьез, так что до стонов, которые не удержать. Зато она сходила с ума от горячего языка и настойчивых сильных пальцев, которые касались груди, сжимали напряженные соски почти до боли.
Пытка, казалось, продолжалась вечность – трижды ее подводили почти к самому пику и трижды оставляли шипеть от разочарования, а потом и вовсе отпустили. Горячая тяжесть исчезла, влажного лона коснулся прохладный ночной воздух.
Ошалевшая от ощущений, сначала рухнувших на нее, а затем пропавших, Дороти только застонала протестующе, но и тут ей не дали прийти в себя: дернули вверх, поцеловали жарко, так, как никто не целовал – лаская языком язык, заманивая в свой рот глубже и посасывая, точно это не поцелуй, а лоно опять ласкают. Глубже, еще.
– Я тебя сейчас возьму, – пообещали прямо в рот и снова поцеловали, теперь уже настойчиво и сильно, на грани с грубостью. – Вся моя будешь. До дна…
Но стоило раствориться в новом поцелуе, ее перевернули и впечатали в постель. Подсунули под бедра подушку и бесстыдно развели руками ягодицы, так что щеки у Дороти, наверно, стали цветом как вино.
Дороти, переступив через собственное смущение, обернулась через плечо. Посмотреть. И встретила такой же поплывший ответный взгляд своего пикового короля. Морено дышал тяжело и загнанно. Щупальцы на груди почти сходились при каждом выдохе. Потом откинул со лба мокрые от пота пряди, прижался своим стволом прямо туда и зажмурился.