Океан в изгибах ракушки или Синяя рыба
Шрифт:
Пар снова проиграл. Отчаяние накатило на юношу. Он понял: какой бы ни казалась ему его цель, она всё ещё очень далеко. Она недостижима. И можно сколько угодно находить у себя ненужных вещей: материальных или неосязаемых – это ничего не изменит. Противник напротив сильнее. У старика слишком большой опыт в своём деле, и обыграть его Пар не может. В конце концов – это будет только трата: и времени, и талантов, и знаний. И вроде бы вот оно – совсем рядом – твоя цель! Нужно только немного подождать, приложить чуть-чуть усилий, совсем капельку поставить на кон, подвергаясь минимальному риску – и счастье само запорхнёт к тебе в дом – только одна последняя ставка. Но сколько таких последних ставок нужно сделать, чтобы остаться без гроша в кармане? Каким бы противным и мерзким ни был старик, какие бы лохмотья на нём ни болтались, и как
Пар обвёл окрестные поля взглядом. Серые и безжизненные, они простирались на многие мили, пропитывая воздух гнилью и смрадом. Никакие шахматные победы не могли привести их к жизни. Каким талантливым в игре и богатым ни был бы господин, сколько бы людей ни проходило через его владения – вокруг ворчливого старика всегда будет пустота. А он, может быть, и понимает это. Только в душе. Он не готов это принять в действительности, не готов мириться с упадком своих владений, поэтому всякий раз при удобном случае старается доказать себе и другим, как много ему принадлежит. А то, что его богатство, по сути, из себя представляет лишь мусор – в этом он не готов себе признаться. И чем больше его одиночество, тем жарче азарт победы.
– А этот бой был неплох, совсем неплох, – с усмешкой проговорил господин. – Может быть, следующий будет более удачным?
– Не будет, – резко возразил юноша.
Улыбка моментально спала с уст шахматиста.
– Ты что, уже решил сдаться и уйти вот так, ни с чем? Разве тебе не нужно свою невесту спасать?
– А я и не собираюсь сдаваться. Но и играть с вами дальше я не буду. Я предлагаю вам помощь. Оторвитесь от доски и осмотритесь: все ваши владения мертвы. И никакие победы на свете не воскресят их, какой бы игрок вам ни попался и какие бы богатства вам ни предлагал. А я могу их оживить. Я готов вспахать землю и засадить их деревьями, травами, овощами. Поля воскреснут, и на них снова прорастёт жизнь. Всё это я готов сделать за одно небольшое вознаграждение – вы скажете, где мне искать того мудреца.
– Ну не знаю, – проворчал господин, поглаживая свою бородку. – Ты будешь тут шарить, ходить, где ни попадя, топтать мою морковь. Да и на что мне эти поля? Ты уйдёшь, а они отцветут, а потом опять сгниют!
– Вы можете нанять слуг, крестьян, – предложил Пар, но от его слов лицо старика перекосилось от отвращения. – Так или иначе, играть мне с вами бессмысленно – вы всё равно меня обставите. Да и обработанные земли куда полезнее никому не нужных знаний.
Старик задумался. Не то, чтобы эта мысль его радовала, но так или иначе жадность в нём довлела над другими эмоциями. Отпустить трудолюбивого юношу, отказывающегося играть дальше, было бы чрезмерной глупостью, поэтому господин решился.
– Хорошо, мальчишка, я согласен. Но смотри, пока ты будешь слоняться здесь по моим землям – я глаз с тебя не спущу. За работу можешь приниматься прямо сейчас, – грубо ответил шахматист и с шумом захлопнул игровую доску.
Немало дней прошло с тех пор, как Пар выполнил своё обещание. Дабы ускорить работу, он придумывал множество изобретений, которые помогали ему в обработке полей. Временами хотелось всё бросить и пойти искать другой путь – может, не менее тяжёлый, но более быстрый. Не несмотря на все сомнения, он продолжал.
Неустанный взгляд старика следил за ним постоянно. Господин развлекал себя тем, что рассказывал гостю истории из своей жизни. Он много приукрашивал и выставлял всех, кроме себя в дурном свете, но для Пара не составило труда очистить зёрна событий от шелухи напускного блеска и увидеть всю картину целиком, какой она была на самом деле.
Господин – имени своего он так и не назвал – был из древнего дворянского рода. Его дед был помещиком и держал у себя крестьян. Но пришло время реформ, и власти стали одаривать низшие сословия всё большими правами и свободами. Так крестьяне мало-помалу начали уходить от хозяев, забирая по праву принадлежащие им помещичьи земли. Таким образом, когда господин унаследовал имение, в его распоряжении остался особняк – не большой, но и не маленький, участок земли, примыкающий к перекрёстку дороги, верные семье слуги и несколько крестьянских семей, чтивших традиции и почтенно уважавших фамилию господина. Но его отец, умирая, завещал в бреду сыну, чтобы тот пристально следил за имением и не давал никому покушаться на их семейное добро. Он обвинял всех на свете, что их обокрали, растащили землю и хитростью ушли на волю. Он говорил тогда ещё много всего нелицеприятного. И его сын по молодости принял последние слова отца слишком буквально и пропитался ненавистью ко всем, кто живет в его доме и работает в его семье. У всех и всюду он выискивал враждебные намерения: то упрекнёт слугу в воровстве, то увидит тайный оскорбительный смысл в ином слове или деле, то кинется рассуждать о коварной природе своих подданных в их присутствие. Всякий раз, когда окружающие заговаривали о его отце – он находил в их речах осуждение почившего хозяина, и сильно ругал людей за подобные разговоры. Когда же слуги и крестьяне перестали разговаривать на эту тему – он упрекал их за то, что они не уделяют должного почтения к его отцу, пытаясь стереть его из жизни дома. Ко всему прочему, господину казалось, что все вокруг пытаются его ограничивать: в делах, во взглядах, в убеждениях. Поэтому, когда слуги приходили к нему решать различного рода вопросы и проблемы, всё неминуемо заканчивалось скандалом и истерикой. Молодой хозяин запирался в своей комнате и, обогащая свой лексикон бранными словами, требовал, чтобы все оставили его в покое. Окружающие не стали с ним спорить, и, действительно, оставили его в покое – попросту, ушли. То ли из уважения к его семье, то ли из-за перспектив быть вечными соседями с умалишённым, крестьяне оставляли всё своё имущество и земли господину и уходили подальше, чтоб никогда о нём больше не слышать. Что касается слуг, то тут господин не стал дожидаться, пока они сами уйдут и при очередном обвинении в воровстве и заговоре, выгнал всех до единого.
Напоследок, управляющий, который искренне любил своего господина и его отца, подарил помещику на память книгу по земледелию. Это была старая фамильная книга, передающаяся из поколения в поколение, где были записаны древнейшие и даже утерянные знания по уходу за землёй и растениями. Эта книга была самым дорогим, что было у управляющего, но в знак своей любви он оторвал её от сердца и подарил человеку, который больше всех в ней нуждался. В тот же вечер, хозяин затопил этой книгой камин, предварительно разорвав её на мелкие части, чтобы костёр лучше горел. Уцелели из неё всего два листка, случайно залетевшие под кресло. В них была прописана инструкция по установке огородного пугала.
Нельзя сказать, что господин горевал, оставшись один. Наоборот, он почувствовал себя свободным человеком. Как оказалось, именно это ему и нужно было всю жизнь, именно в одиночестве заключалась вся сладость той лёгкости и свободы, о которой он мечтал долгие годы. Наконец, он больше никому и ничего не был должен, он не должен был ни перед кем отчитываться, не обязан был оповещать других о своих планах, не должен был постоянно кого-то контролировать, и никто не приставал к нему с надоедливыми вопросами или извечными напоминаниями о каких-то проблемах, которые никак не могут решиться без его участия.
С уходом слуг и крестьян в доме всплыло множество дел, которыми нужно было заниматься. Но господин больше не был поставлен перед ними на колени, а они, будучи заброшенными, более не могли стоять перед ним, словно палачи с огромной секирой. Они просто превращались в разруху, в которой господин со временем научился комфортно жить в своё удовольствие. Все эти заботы оказались сущим пустяком, раздутым пузырём по сравнению с тем чувством свободы, которым отныне был наделён старик. Печалило его только одно – что он не дошёл до этой свободы раньше.
Появилось ещё кое-что: и дом, и земля, и всё, что на ней росло, вдруг стало принадлежать ему – господину. Не то, чтобы у него это отбирали, но когда за твоей спиной стоит и наблюдает отец, оценивая, оправдаешь ли ты, как сын, его надежды, или когда твоими казалось бы вещами распоряжаются либо слуги, либо крестьяне, либо люди, имеющие в этом деле опыт больше твоего, то невольно хочется подойти к своим вещам, указать на них пальцем и спросить: «можно?».
Это всё в конечном итоге сделало характер старика ещё более скверным. Он частенько начал заговаривать сам с собой, и слово «моё» стало наиболее частым в его лексиконе. Но у каждого человека свой путь, и путь господина не был хуже дороги героев или царей. Он просто был другим.