Океан в изгибах ракушки или Синяя рыба
Шрифт:
– Но откуда я знаю, что мне нужно, а что лишнее для меня? – Пар произнёс эти слова скорее для себя, а не для своего игрового противника. Ни один мускул не дрогнул на лице шахматиста, словно он слышал этот вопрос не в первый раз.
– Это вовсе необязательно знать, – воскликнул он и залез в левый карман своего пальто. Оттуда он достал старую обожжённую перчатку с дыркой на мизинце. Надев её, он опустил уже защищённую руку во второй карман и достал из него абсолютно гладкую круглую золотую монету, после чего положил её на пень. Дерево под металлическим диском потемнело. – Если ты не знаешь, что выбрать или попросту не хочешь выбирать – положи свою монету поверх моей и скажи, что ты ставишь на кон самое ненужное. То, чем ты доселе пренебрегал не один год, выплавится на моей монете – это и будет твоей ставкой, – холодный взгляд старика поднялся на юношу и замер. Не желая спугнуть свою удачу, господин ждал ответа.
Пар
– Ставлю самое ненужное.
Партия началась. Одна комбинация сменялась другой, хитрость одного игрока перекрывалась изящной хитростью второго, натыкаясь на непростительную, но смелую глупость. В воздухе пахло азартом. Эмоции и разум смешались в головах игроков, порождая в них жар и нетерпение. Но при всей эксцентричности и при всём воодушевлении в этой сцене было одно место, где спокойствие держало верх над чувствами – это была сама шахматная доска. Как бы ни хотели игроки разбить друг друга в пух и прах, фигуры двигались по конкретной траектории, в конкретном направлении и по чьей-то чужой воле, которая их мало беспокоила. И в этом они были куда более величественны, чем люди. Иные скажут, что это не свобода – это ограниченность, посредственность, которая не позволяет фигурам не то, что возвыситься, но даже стоять в одном ряду с людьми: никакой воли, никакой свободы. Но иметь один единственный путь – это разве не свобода от множества других путей? Разве это не свобода перед бременем выбирать? Разве это не жест свободы – отдаться на решение своего следующего хода кому-то более опытному. Да, весь мир не ляжет тебе на руку. Но, смирившись с этим, тебе не придётся тащить его на своей спине. Временами, шахматы куда свободнее людей, потому что человека можно принудить к чему-то, что выше его сил. Шахматную фигуру заставить ходить иначе не способен ни один гроссмейстер в мире, не нарушив смысла её существование. Ведь свобода – это не просто шаг в любом направлении. Если представить на мгновение, что пешка вдруг стала человеком и почувствовала в себе уникальность, неповторимость, личность – что произойдёт тогда? Что будет, если, ослушавшись голоса хозяина, восстав против его воли и с лозунгом: «За свободу!» – она станет на другую, не положенную ей клетку? Быть может она не даст дорогу другой пешке, что недавно шла с ней бок о бок? Может, перекроет путь слону или оставит без защиты ладью? А то и вовсе откроет под удар ферзя. Так или иначе, нарушится лад, стратегия, порядок, существовавший до этого тысячу лет. И через пару ходов вся свобода пешки полетит прахом. Может, потому что ходов нет, может от того, что каждый из них – губителен. Но куда хуже, когда и ходы есть, и безопасны они, но король лежит, и цели в них уже нет. И этот вздох так называемой «свободы», который сделала пешка, не просто лишил свободы остальные фигуры, но и оказался последним свободным ходом, после которого ничего больше нет. А, всё же, имея всего одно направление, шесть различных фигур могут сотворить на небольшой такой же ограниченной доске удивительные и неповторимые ситуации, уникальные тактики, захватывающие атаки и блоки. И именно в этом множестве индивидуальных композиций, составленных однообразными ограниченными фигурами, и читается свобода. Свобода, смыслом и целью которой является всего лишь одна фраза:
– Шах и мат, – прохрипел старческий голос господина.
Пара ошеломили эти слова. Он всегда так чётко и точно просчитывал ходы, что ни сокурсникам, ни профессорам не удавалось обыграть его. Не то, чтобы он участвовал в профессиональных шахматных соревнованиях, но поражения от самовлюблённого неопрятного старика, сидящего в поле, он никак не ожидал.
– И что теперь? Я каким-то образом должен отдать что-то, что мне совершенно не нужно?
Молодой учёный посмотрел на свою монету, лежащую на монете старика. Под горячим золотым колесом на дереве остался обожженный след. Пар невольно заметил, что пень был изранен подобными пепельными кольцами. Его монета чуть оплавилась, и на решке появились волнообразные впадины. Пар потянулся к ней, чтобы посмотреть, что он задолжал шахматисту, но господин среагировал первым. Резким броском руки в перчатке он схватил обе монеты, посмотрел на свою и с невозмутимым видом ответил:
– Нет.
Пар пришёл в оцепенение.
– Как нет? Я же проиграл! Или вы прощаете мне это? Можно взглянуть, что там выплавилось? – юноша протянул руку.
– Нельзя. Я не показываю противникам их проигрыш. Иначе некоторые вдруг решают, что именно это им необходимо по жизни, как никогда, и кидаются на меня с кулаками, понимая, что лишились этого безвозвратно.
– А как же я вам его дам?
– Ты уже, – лицо старика не выражало ни единой эмоции. – Я же говорил – это такой пустяк, что ты и не заметишь, если у тебя его не будет.
Пар немного напрягся из-за того, что об утерянном им он даже не узнает, но потом его мысли пошли дальше: «Ведь я до сих пор не знаю, где искать ответы». Искоса поглядывая и не скрывая хитрой азартной улыбки, господин спросил, собирая шахматы:
– Ещё партию?
– А? Да… – неуверенно и отрешённо произнёс юноша. Старик придвинул к нему другую золотую монету того же номинала, что и оплавившийся грош.
– Делай ставки.
– А если я хочу знать, что теряю? – спросил Пар, теребя монету между пальцев.
– Тебе это незачем, – с небольшой суетой и поспешностью ответил шахматист, – выбирай цвет.
Но и вторая партия стала сокрушительной для юного странника. Тогда страх обуял его. В первую очередь страх того, что он теряет. Старик же на этот раз не спеша взял свою монету, украдкой посмотрел на её оборот и усмехнулся.
– Что там? – настойчиво спросил Пар.
– Какая тебе разница? Ты всё равно этого уже лишился!
Сдержав волну гнева, Пар:
– Я не буду играть дальше, пока не узнаю, что я проиграл.
Глаза шахматиста поднялись.
– Чувство юмора, – ответил старик, – тонкого юмора. Плоские и посредственные шутки ты понимать будешь, но тонкий юмор – нет. Я не говорю обычно никому, что на обратной стороне монеты, но тебе сделаю исключение.
И он бросил на стол два маленьких золотых диска, на одном из которых была выплавлена лёгкая усмешка, а на втором – кисть и какой-то странный рисунок.
– Первым ты лишился дара рисования, – разъяснил шахматист.
– Но как же? – возмутился Пар, – ведь я вырезаю по дереву. Рисунок – часть моей профессии.
– Значит, ты сможешь вырезать сразу, не нанося рисунка. Радуйся! Сэкономишь время. Таланта к резьбе я у тебя не отнимал.
– Или Ваша монета отнимает не такое уж и ненужное, – предположил Пар.
– У металла нет воли, он не предсказывает судьбу, не видит прошлого. Он находит один из твоих навыков, которым ты не пользовался уже очень давно или к которому относился с пренебрежением, и ставит его на кон. Так что если ты хочешь кого-то в этом винить – вини себя, – пояснил старик.
Ни юмора, ни талантов к рисунку. Впрочем, Пар и раньше замечал, что особого рода шутки ему вовсе не казались смешными. И резьбу по дереву во время обучения в институте он забросил. И рисовал только то, что задавали ему преподаватели, но делал он это с тем же пренебрежением, с которым относился ко всей системе обучения. Но вот так, чтобы лишиться этих талантов навсегда – неужели в его жизни не нашлось чего-то более ненужного? Хотя бы один из тех никчёмных предметов, введённых в программу обучения только для того, чтобы платить чьему-либо родственнику зарплату. Ведь в институте было так много всего ненужного! В институте, который ему почти ничего не дал, не вывел его в свет, не обеспечил будущее, не придал ногам устойчивость. Да и кто вообще решает, что ему ставить на кон?
– Делаешь ставку? – поинтересовался шахматист.
– Да, – уверенно сказал Пар, – я ставлю свои знания о стекольном деле.
С этими словами он положил на раскалённую монету ещё одну. Старик удивлённо посмотрел парню в глаза.
– Вы же сами сказали, что я могу поставить на кон любой ненужный мне предмет? Тогда я сам волен выбирать, что мне нужно меньше всего. Мне это не нужно и никогда не пригодится. И это знание куда менее важно, чем умение рисовать.
– Что ж, ставки приняты, – согласился господин. – Но у меня это впервые, когда тот, с кем я играю, сам выбирает, что ему по жизни меньше всего нужно. Обычно, люди не берут на себя ответственности за то, чего им суждено лишиться. Они предпочитают, чтобы это решали за них. Потому что в случае утери того или иного, они всегда могут обвинить в своих бедах кого-то или что-то ещё. Например, мою монету. Но если уж ты сам выбираешь, чем пожертвовать, тогда и упрекнуть будет некого.
– Вам не нравится мой выбор? – спросил Пар.
– Мне всё в тебе нравится, пока ты сидишь напротив меня и делаешь свои ставки, – ответил старик.
Игра началась. Долгое время они шли на равных, но вскоре юноше улыбнулась удача. В течение нескольких ходов противник оказался зажат, потеряв часть своих фигур. Триумф был близок. И вот на доске рыцари замерли, предчувствуя развязку. Они наблюдали, как разворачивался жестокий обмен фигурами, при которых чёрный король старика, столь же беспомощный и дряблый, как его хозяин, оставался почти что без прикрытия – безоружный и одинокий. Пар с лёгкой душой и уверенностью в собственной победе пошёл на обмен. Но вот, как тень безмолвного ассасина, вместо того, чтобы съесть лакомую фигуру, чёрный слон прошёл через всё поле и поставил точку в этой игре. Шах и мат. Забаррикадированный со всех сторон, чувствующий полную защищённость, белый король оказался заперт в тюрьме собственной осторожности.