Океан веры. Рассказы о жизни с Богом
Шрифт:
— Ну что мне от хорошего лучшего искать, — вздохнула Анна Сергеевна, — Дашутка, видно не судил Бог нам в Москве.
— Да что вы, Ан Сергевна, — взъярилась Татьяна, — Это ж совсем скоро Москва будет, а сейчас номер вам дадут московский… Сорок минут — и в центре. И плата коммунальная тут невысокая. И никто не прописан.
— Тут ведь какая разводка, настоящая. И кабель медный, — подхватил Женька, — С электрикой у вас тут никогда проблем не будет.
Генрих Гоффман. Рождество Христово
Анна Сергеевна — к Даше:
— Нравится
А что — нравится или не нравится. Крыша над головой. Потому и арафатки. Очень Даше эти платки понравились. Так бы в них и спала.
— Да, мама. Пенсия тут поменьше будет. Может, какую работу найду.
— Зато отдельная, — уговаривала Татьяна.
Это точно. Только этаж восьмой. Ну да ладно.
Женька с Татьяной все документы сами оформили и за все сами заплатили. Потом Женька машину подогнал, перевезли вещи. Вещей-то немного, Анна Сергеевна больше половины вынесла на помойку, зачем копить, а вот пианино — груз достойный. Потом Анна Сергеевна настройщика вызывала, и полмесяца пришлось не то чтобы голодать, а сдерживаться, на кашах. Дорогая настройка. Но дорога до храма, где Анна Сергеевна поет, оказалась удобной. Дольше, но все равно удобно. Даше старый компьютер подарили, и стала она набирать тексты для приходского листка.
Убираться в новом жилье оказалось проще, чем в старом доме. Но тот дом Даша все равно вспоминает, и он ей снится. Будто лучик тех старых-старых тополей сюда дотянулся. И до Белорусской даже она пешком дойти может.
Дух святой
Накануне нового, 1990, года в центре Москвы — нечаянная встреча. Белокурый человек, как будто сделанный из серебра. Мне было грустно, Новый год решила встречать одна. Пригласил в гости — так просто, потому что новый год. Дома — жена, моя тезка, Наталья. Чай, десерт из риса с киселем. Очень вкусно.
…Новогодняя ночь прошла как в волшебной сказке. Ни грусти, ни сожалений. Рисовали, рассказывали истории, зажигали немудрящие свечи. Жена недавно приняла Святое Крещение. К этому всегда открытому дому я очень привязалась. Хрущевка, пятиэтажка. Кажется, что вовсе без дверей. При желании можно влезть в окно, в любую погоду. Брать, конечно, было нечего.
Странная это была пара, но именно пара. Хотя — почему была? Кареглазая блондинка-дочка Аня выросла необыкновенно быстро — самостоятельная, энергичная. Заканчивает гуманитарный институт. Кажется, и не они — ее родители.
Новогодняя ночь прошла как в волшебной сказке. Ни грусти, ни сожалений. Рисовали, рассказывали истории, зажигали немудрящие свечи…
Наталью я знала с конца 80-х. Встречала в известном кафе, и всегда наблюдала за ней. Наталья обращала на себя внимание. Ей неведома была усталость. Слушать всю ночь музыку Шнитке, рукодельничать, принимать гостей, поехать в Загорск в шесть утра — легко. Невысокая, но очень элегантная. Муж тоже гостей любит, вообще дом очень гостеприимный. Муж — умница, компьютер может разобрать и собрать с закрытыми глазами. Словом, они настолько хорошо друг друга дополняли, что казались созданными друг для друга. И какая же это была радость, когда родилась Аня! Дом светился. Даже если мне и казалось, что есть нечто нездоровое в том, как он устроен, ощущению счастья это не мешало. И я думала — а как Христос? Ему наверно приятно видеть, как они счастливы. Жена приняла Святое Крещение в 18 лет, но в церковь ходила редко. По-туристически, как мне тогда казалось. Мне не верилось, что для нее Христос — что-то важное. Что это Крещение — больше чем дань оригинальности, больше чем причуды развитой творческой натуры. Больше, чем противостояние окружающему гибельному порядку. Но в конце 80-х можно было все, так что это противостояние ничем не грозило. Игра со Христом? Или же — Христа с нею?
В отношении человека человек всегда ошибается. Для Натальи крещение было факелом, который поднесли к морю нефти. А время для возгорания было самое неподходящее. Аня подросла, на горизонте замаячила школа, требующая очень много средств и вещей. Мужу деньги давались отнюдь не просто (были дремучие девяностые) — и вот, из всей бытовой сумятицы для жены выход оказался один — церковь. Поначалу были ступени. Увлечение то театром, то кино. Но жажда — тогда мне казалось: истины, на самом же деле — Христа — превозмогла все. Наталья хотела спасаться и все делала для того, чтобы спастись и спасти Аню и мужа. Порой это приобретало ужасно резкие формы. Однажды привезла огромный холст — надо было доработать картину. Мне позволили. Разложила кисти, ветошь, пенен. Наталья осталась: смотреть, как пишу. Подошла, взглянула на картину, разложенную на кухонном столе, критически. На картине было Распятие. И, как бы завершая разговор, произнесла:
— Вы на троллейбусе к Нему ездили. А я пешком ходила.
Г. Г. Гагарин. Крещение Христа. XIX в.
Меня эта фраза уничтожила. Я не то разгневалась, не то расстроилась. Может быть, то и другое. А сердце, напротив, подсказало: «И ходила-то босиком». Это была правда. Она некоторое время действительно ходила босиком по Москве. Такая у нее была добровольная аскеза.
…Она выбирала пищу попроще, но готовила всегда вкусно. Она настолько ограничивала себя в одежде, сне и еде, что это порой казалось болезненным. Но при этом как будто в ней проснулась природная, изначально ей свойственная веселость, которая до Крещения не целиком проявлялась. Теперь я почти не видела ее лица без улыбки. До храма порой она действительно добиралась пешком и босиком. Немалый путь.
Она жадно читала, как будто заново поступила учиться. Проводила в храме целые дни. Возвращалась вдохновенная и строгая, намереваясь обнять всех нас. Но мы все были не готовы к такой любви. Она сжигала нас этой своей любовью.
Муж стал отстраняться, но Наталью не выгнал. Крещен он был или нет, неизвестно до сих пор. На вопрос о крещении отвечает мягко, но как бы несерьезно, отшучивается. Наталья была уверена, что крещен, и старательно за него молилась. Когда в доме появились иконы, лампады и началось кропление святой водой, муж стал еще замкнутее, почти агрессивным. Наталья пошла на уступки. Повесила новые веселые шторы в кухне и за одной спрятала иконку Преподобного Сергия. Молитвы перед принятием пищи и после вызывали, конечно, насмешки, а порой — даже ругательства. Однако Наталья как-то ухитрялась молиться. Когда муж заставал — улыбалась. Широко, светя потемневшими от постов зубами, без тени наигрыша. Они все же очень любили друг друга и расставаться не хотели. Окружающие, в том числе и знакомые Натальи, поддерживали мужа. Ему одному было трудно кормить семью. Жена почти все время была в храме. Когда Ане исполнилось семь, Наталья отдала ее в воскресную школу, не так давно открытую при любимом ею храме. Муж потемнел еще больше.
Время шло, а тучи сгущались. Мужа раздражали потрепанные черные юбки Натальи, бледная улыбка, малопонятная готовность ему услужить. В этот период было совсем тяжело; что только в этом бедном доме не творилось. Но муж не поднимал на жену руки, или они просто по согласию об этом не говорили друзьям. Между ними была какая-то тайна; они все равно были вместе. Но вместе им было трудно. Однажды Наталья, глядя в меня своими огромными глазами, отчаянно крикнула:
— Ты же такая умная! Сделай же что-нибудь.
И она верила, что сделаю. Только мне казалось, что умная как раз она. И это задевало мое самолюбие.
За все время этих домашних страданий у нее ни разу не возникло мысли, что она не права, что надо бы изменить курс. Она все понимала — и не хотела ничего менять. Не могла, потому что одержима была какой-то огненной страстью. Не хотела измены Христу — она всерьез верила, что, изменив поведение, манеру одеваться и устроившись на работу, она изменит Христу. И верила, что все переменится, если Христос захочет.