Океан веры. Рассказы о жизни с Богом

Черных Наталья Борисовна

Тут Юра указала вперед, где все так же, как волна света, шел Христос, и смотреть на это сияние было почти больно.

— Знаешь, мама наша однажды сказала, что если и есть истина, то она в счастье. Я видел всю жизнь людей и вижу ее сейчас. Знай, что маленький человек познает всю жизнь людей в первые три месяца. А потом только повторяет уже изученное, всю жизнь. Вся его любовь и весь его труд познаются в эти первые три месяца. Я был счастлив прожить ту весну и она теперь со мною всегда. Нет, сестренка, истина не в счастье. Но счастье можно найти в истине. А истина…

Тут Христос сделал новый поворот и оказался в городе. Совершенно незнакомом городе. А братик Юра исчез, но Девочка

знала, что может с ним поговорить, когда захочет. Не важно, что она не видит Юру. Важно, что Юра видит и слышит ее. «Вот я и не одна совсем! Вот теперь и у меня есть брат. А еще есть путешествие! И еще есть больница с комнатным лесом, где мне было больно. И через это „больно“, как через зрачок, я запомнила и батюшку, и пациентов, у которых были цветы в глазах от радости. Это счастье… Но постой, как Юра говорил: счастье в истине, а истина…»

— Смотри, — сказал Христос, — дальше тебе нельзя. Жди Меня здесь. Если хочешь, вот скамеечка у двери. Садись и жди.

Девочка села на скамейку, низкую и совершенно высохшую, возле двери и даже задремала. Дремать было хорошо и сладко. Но ей вдруг приснился сон, удивительный сон.

^{В городе было много храмов, наверно, сто. Одни — старинные, пахнущие дождями минувших времен. Другие — совсем новые, яркие, только что подкрашенные, отчего напоминали пряники}

Будто Девочка парит над городом и видит все-все, что там происходит. А в городе этом жили только священники, и не-священникам, даже их матушкам, вход был воспрещен. Потому вокруг города возникло поселение, в котором жили семьи священников и их духовные дети. Поселение было огромным, со школами, вузами, ярмарками, кинотеатрами, театром и даже с зоопарком. Вон краснеет медью новая крыша вокзала. Говорят, даже аэропорт скоро построят.

Вход в город для прихожан открывали в субботу, часов в пять пополудни. А закрывали в воскресенье, тоже около пяти. Привратники менялись каждый день. Обязанностью их было передавать письма из поселения в город. В городе было много храмов, наверно, сто. Одни — старинные, пахнущие дождями минувших времен. Другие — совсем новые, яркие, только что подкрашенные, отчего напоминали пряники. Кроме храмов были корпуса, где священники жили. В вестибюле каждого корпуса висело расписание отпусков и служб, чтобы не было путаницы. Службы шли строгим уставом и каждый день. В некоторых храмах по утрам — только священник и дьякон. Порой даже алтарников не было. Зато в соборе алтарников было даже семь. Во время литургии в будний день храмы были пусты, но пустота звучала торжественно. По воскресеньям народу было тоже не очень много, потому что храмов было очень много, и служили во всех. Жизнь священников была очень интересная. Это было как на ярмарке, игра: кто дальше мяч бросит. Кто-то из батюшек не ел, кто-то не пил, кто-то не спал, а кто-то молчал. Кто-то, наоборот, все время говорил. Но очень тихо.

Христос вошел в этот город и… будто растворился. Девочка потеряла Его из виду. Но тут же успокоилась: ведь это только сон. Во сне настал большой праздник, а праздник в этом году пришелся на воскресенье. Открыли все городские ворота, поселенцы хлынули в город, ко всенощной. Видит Девочка исповедь в одном храме. Молодая женщина стоит на коленях и плачет. Девочке жалко эту женщину, она хочет сказать Христу: смотри, как плачет. Но слова замерзли в гортани, а вместо них — снежинки. Падают и тают, падают и тают. Такие крупные звезды.

— Иди, иди, вот тебе то-то и то-то, — сказал молодой женщине священник. А она зарыдала еще пуще. Не может понять, за что к ней такая ненависть.

— Да не ненависть, — говорит священник, — это грех, страшный грех…

Вдруг видит Девочка, что рядом со священником сидит Христос, и очень Он похож на этого священника, просто как две капли воды. Сидит, молчит, слушает и смотрит. Наконец:

— Прощаю, разрешаю.

Встал батюшка, и Христос встал. Батюшка читает молитву, накрывает голову женщины епитрахилью, читает новую молитву. Потом благословил женщину. Тут Христос и сказал:

— А она болеть будет, сильно болеть. Это у нее так покаяние выразится. Кто-то словами, а она, видишь, плачет. И сгорит от горя, и это горение сделает ее чистой. Потому что совершенное ею передо Мною вовсе не тяжкий грех, а гора сухих листьев. Только там, в этой горе листвы, сердце ее было. А теперь оно очень сильно поранено. Теперь она болеть будет. Ей-то, может быть, и хорошо — потому что у нее любящее сердце. Но если бы ты ей того-то и того-то не сказал, она бы не заболела. Зачем ты так с ней? Я вам о любви, а вы — по всей строгости.

^{Карл Генрих Блох. Нагорная проповедь. 1890}

^{Совершенное ею передо Мною вовсе не тяжкий грех, а гора сухих листьев. Только там, в этой горе листвы, сердце ее было…}

Девочка слышит, руками уши зажимает: так ей удивительно, что происходит, почти боится. Вдруг открывается Девочке другой храм, и другая исповедь. Батюшка молодой, большеглазый, слушает старушку. А та: ох страдаю, милый, ох страдаю, болею! Все грехи свои кровью сердца омыла, исстрадалась. «Ладно, — думает батюшка, — иди с миром. Хоть у тебя такие-то и такие-то дела на этой неделе были, что ж; нам о любви заповедано, а не о строгости. Ладно, иди с миром». И снова: прощаю, разрешаю. Только Девочке открыто, что батюшка с холодком к старухе, будто брезгует.

Христос тут же, совсем как этот батюшка, молодой-большеглазый.

— Ты ж знаешь, отец, что у нее порок сердца. Лукавства в ней много, но смерть вон у двери сторожит. Готовься. Как ни злы ее дела, в ней есть покаяние. Мучается ужасно. И себя ненавидит. Как бы потом хуже чего не было, как бы эту душу у нас не отняли. Готовь ей венчик. Отпевать будешь.

И много еще кого Девочка вот таким чудесным образом увидела. И дети, и мужчины. Мужчины, понятно, всегда впереди. И всегда Христос поначалу с батюшками не соглашался. Как так может быть: Христос — одно, а батюшка — другое. Но потом увидела: нет. Он — помогает и несет. Беды-радости, тяжести, человеку невыносимые. Он и батюшек несет, и их, батюшкины, скорби.

Вдруг Девочка проснулась: Христос из города вышел. А город весь в закате, как будто горит, и уже догорает: небо по краям черное, и мгла, и звезд не видно.

— Идем, — говорит, — много еще успеть надо.

Девочка встала… И замерла от ужаса. Посмотрела на свои руки и ноги. Теперь ей лет сорок или пятьдесят. И там, на городском кладбище с крохотным Юриным крестиком — еще два креста, родители. И в кармане у нее мамин платок, которым глаза маме закрыла. Оглянулась — о ужас, лучше бы не оглядываться! Дорога клубится, а по дороге идут обозы, как в войну, и, очередь за очередью, люди стоят. За водой и хлебом. Ослабевшие, унывающие, страждущие и обремененные. Видно, как вон там храм строили и не достроили, бросили, как игрушку. А вот там построили, но люди туда не ходят, и непонятно — почему. А в третьем — духота, там толпы, и старенький батюшка плачет-плачет…