Океан. Выпуск второй
Шрифт:
Переждав порыв ветра, капитан отворил дверь в рулевую рубку, фокстерьер прошмыгнул мимо ног, радуясь, что теперь можно будет согреться, надежно укрывшись от резкого ветра и холодных брызг, обдававших мостик.
У штурвала стоял рулевой Карл Пиик. Он сдержанно поздоровался:
— Добрый вечер, капитан.
— Добрый вечер, — ответил Калласте.
В рулевой рубке было полутемно. Только подсветка компаса мерцала в темноте.
«Каяк» шел без огней. В каютах и машинном отделении иллюминаторы были задраены броняшками. Коридоры были едва освещены синими лампами.
Карл
«От чего бы это? — подумал капитан. — Портовая драка или несчастный случай?»
— Пиик, — сказал Калласте, — я вот смотрю на вас и думаю: где это вы заполучили такую зарубину?
Рулевой пощупал шрам.
— Как-нибудь расскажу, капитан. — Он посмотрел на Калласте: — Давняя история, долго рассказывать.
Помолчали. У Калласте было ощущение, что стоящий рядом человек все-таки хочет что-то сказать. Что-то очень важное. Калласте молча смотрел на вздымающееся море. Ждал, но Карл Пиик так ничего и не сказал.
«Что он за человек?» — подумал капитан. Он видел разных людей на флоте. Были такие, что рвались только за заработком. Были и такие, которых деньги не очень-то интересовали. Видел он людей, которые, проплавав всю жизнь, знали только, в какую сторону открываются двери кабачков всех портов мира. Дальше они не шли, так как сваливались за первой бутылкой вина. Перед отплытием боцман притаскивал их на судно, и все повторялось вновь на очередной стоянке в Сингапуре, Сан-Франциско или Марселе. Разницы не было никакой. Ни на кого из них Карл Пиик не был похож. И хотя он отлично справлялся с работой рулевого, Калласте знал, что Пиик не был моряком. Об этом говорили многие мелочи, которые капитан сразу же подметил: и в том, как говорил Пиик, и в том, как он вел себя на судне и на берегу. Но спрашивать Карла о его прошлом капитан не хотел. Он умел ждать, когда человек скажет сам.
Калласте свистнул фокстерьеру и вышел из рулевой рубки.
Пес весело бежал впереди. Он любил, когда капитан обходил судно. У трапов фокстерьер останавливался и, повизгивая, ждал, пока капитан спустится. Пес боялся крутых ступеней.
Калласте был в машинном отделении, когда его вызвали в радиорубку. Вахтенный доложил, что радист принял сигналы бедствия. Калласте, прервав осмотр судна, тут же поднялся к радисту. Открывая дверь рубки, капитан услышал отчетливые сигналы SOS. Лицо радиста было взволнованное и сосредоточенное.
— Где они? — спросил Калласте.
Радист запросил гибнущий корабль. Капитан взглянул на карту. Судно терпело бедствие по курсу «Каяка». Самое большее в двух часах хорошего хода.
— Запросите, — сказал Калласте, — какое у них повреждение.
Радист включил передатчик. Когда он вновь переключился на прием, с гибнущего корабля спросили:
— Кто вы? Ваши координаты? Назовите судно?
Калласте неожиданно для радиста вырубил питающий аппаратуру аккумулятор.
— Это немцы, — сказал он, — подлодка!
Радист оторопело ахнул:
— Не может быть!
— Сволочи! — возмутился
Он знал эту уловку фашистских подводников. Они выходили на торговые пути и слали в эфир сигналы бедствия. Того, кто, откликнувшись на сигнал, подходил спасать, встречала торпеда.
Капитан изменил курс «Каяка». Зарываясь в волны, судно самым полным уходило из опасной зоны.
В рулевую рубку поднялся Игнасте, но капитан еще долго не спускался в каюту.
Море бушевало, гигантские валы свободно перекатывались через фальшборт, и вода гуляла по палубе.
Капитан стоял за спиной рулевого, время от времени поглядывая на компас.
Прошло больше часа. Калласте вновь вернул судно на прежний курс и дал команду сбавить обороты.
Как только машина изменила режим работы и вибрация палубы под ногами утихла, люди заметно повеселели. Рулевой даже засвистел какую-то мелодию. Игнасте принес термос с горячим кофе. Но капитан от кофе отказался, позвал пса и, пожелав счастливой вахты, ушел в каюту.
Предыдущая бессонная ночь и волнения дня давали о себе знать. Но, закрыв глаза, капитан вдруг вспомнил рулевого Карла Пиика. Шрам на щеке и его слова: «Расскажу как-нибудь, капитан. Это давняя история…»
«О чем он хотел рассказать?» — подумал Калласте. Но судно качало, веки слипались… Капитан уснул, и мысли оборвались.
4
Когда капитан проснулся, ветер отдувал ткань шторы у иллюминатора, и в образовавшуюся щель проглядывало ясное голубое небо. В первую минуту Калласте показалось, что он проснулся в своей таллинской квартире и сейчас откроется дверь, войдет Гельма, жена. У нее густые льняные волосы.
Но «Каяк» качнуло, и Калласте понял, что он на судне. Капитан повернулся на бок и в углу каюты увидел фокстерьера. Тот безмятежно спал.
— Ну да, — сказал Калласте, — спишь, старина, а хозяин давно бодрствует.
Фокстерьер недовольно пошевелил ухом. Он был действительно стар и любил поспать.
Калласте открыл иллюминаторы, и каюту залило яркое солнце.
Море успокоилось. Пологие волны лениво плескались у борта «Каяка». По подволоку каюты текли солнечные блики. Капитан много раз бывал в этих широтах и всегда удивлялся быстрой смене погоды. Разыграется шторм, небо окутают плотные тучи, и кажется, что это надолго, на несколько дней, но поднимется ветер, угонит тучи, и вновь ярко светит солнце. Сказывалось влияние теплых вод могучего Гольфстрима. Быстрые перемены погоды всегда скрашивали и разнообразили утомительные переходы через Атлантику.
Фокстерьер вскочил и с веселым лаем, как будто бы и не спал, бросился к капитану.
— Все проспал, — заговорил с ним капитан, — а теперь притворяешься, что бдительно охраняешь хозяина.
В салоне уже завтракали Игнасте, старший механик Андрексон, третий помощник Кизи. Игнасте доложил, что «Каяк» идет по проложенному курсу и особых происшествий за ночь не было. Капитан кивнул и принялся за яичницу с ветчиной. Несколько минут прошло в молчании.
Калласте отложил вилку и спросил: