Океан. Выпуск второй
Шрифт:
— Я прервал ваш разговор, господа? Мне показалось, что вы оживленно беседовали?
— Мы говорили, — сказал Кизи, — о будущем эстонского флота.
— А именно?
— Вероятно, флот будет национализирован.
— Флота Эстонии как такового не существовало, — сказал Калласте, — был флот, плавающий под флагом Эстонии. А суда принадлежали фирмам.
— Дела Эстонии, как вы понимаете, господа, меня, иностранца, не интересуют, — сказал Андрексон, — но частная собственность должна быть неприкосновенна. Это закон цивилизованного мира.
Стюард убрал тарелки и принес кофе.
— А
В салоне повисла напряженная тишина. Капитан подумал, что об этом, наверное, и был разговор до того, как он пришел в салон.
— Не будем гадать, господа, — сказал он, отставляя чашку, — в Буэнос-Айресе, я надеюсь, нас будут ждать разъяснения.
Андрексон допил кофе и, сказав, что его ждут дела, вышел. Следом за ним заторопился Кизи. В салоне остались только капитан и Игнасте.
— А вы знаете, Игнасте, — сказал капитан, — я плавал под советским флагом.
— Под советским флагом? — удивился Игнасте.
— Да, — сказал Калласте, — и вы видели судно, на котором я плавал. Вам встречался когда-нибудь советский барк «Товарищ»?
— Четырехмачтовый парусник?
— Да.
Калласте, постукивая костяшками пальцев по крышке стола, спросил:
— А что говорят в экипаже о событиях в Эстонии?
— Разное, — ответил Игнасте.
Калласте посмотрел на голубевшее небо.
— Разное, — задумчиво повторил он.
Ему вспомнился далекий 1919-й.
Архангельск… Тротуары, сколоченные из тесин, дымы над домами, снежные сполохи… В Архангельске в то время распоряжались военный английский комендант и так называемое Северное правительство, которое возглавлял господин Чайковский. В его резиденции каждую ночь бушевало разгульное море. Господин Чайковский удивлял англичан невиданными блюдами — тешей из стерляди, необыкновенными грибами, розовой нежнейшей семгой, икрой… Под утро в розвальнях, выстланных коврами, гостей развозили по домам. Ямщики, загоняя лошадей, бешено улюлюкали на пустынных улицах. А город умирал без топлива и хлеба.
Однажды Калласте, выйдя из гостиницы, увидел, как английские солдаты вели под конвоем группу красноармейцев. Серый пар от дыхания висел над головами измученных, голодных людей. В последнем ряду медленно бредущей процессии двое красноармейцев, поддерживая под руки, вели раненого, обвязанного грязными, заскорузлыми от крови бинтами. Он уже не мог идти. Ноги, не слушаясь, подламывались при каждом шаге.
Парень, которого вели под руки, неожиданно поднял голову и глянул на Калласте. В запавших его глазах капитан не увидел ни боли, ни жалобы. Ненависть была в этих глазах, только жгучая ненависть, и, если бы этот обессиленный человек мог, он бы убил взглядом.
Английский солдат оттолкнул капитана.
Калласте в тот же день пришел в резиденцию Чайковского и оформил документы на выход из Архангельска. Судно стояло под русским флагом и должно было идти за грузом в Англию. Чиновник пытался что-то шептать Калласте на ухо. Капитан понял, что вокруг его судна затевается грязная история. Чиновник суетливо схватил руку Калласте и, придвинувшись вплотную, забормотал:
— Здесь можно иметь выгоду, и немалую.
Калласте брезгливо отстранился:
— Я
Он не успел закончить. Чиновник быстро-быстро закивал головой:
— Конечно, конечно. Именно с господами союзниками мы думаем заключить договор.
Калласте оборвал его.
— Ваше правительство, — капитан иронически выделил эти слова, — не полномочно торговать российскими судами.
Он повернулся и пошел к выходу.
Позже, когда буржуазные газеты под аршинными заголовками кричали о «варварстве» большевиков и «светлой миссии» английских, американских, французских войск в России, Калласте всегда вспоминал глаза красноармейца с заснеженной улицы далекого северного города и английских солдат, сытых, в меховых долгополых шубах, с винтовками наперевес.
Он привел судно в 1920 году в Таллин. Груз и судно передавались Советской России. Из шотландского порта Лервика шли под советским флагом…
Калласте отодвинул прибор и сказал помощнику!
— Идите отдыхать. Я поднимусь в рубку.
В рулевой рубке нес вахту матрос, накануне кричавший о земле. Но Калласте не заговорил с ним, а только кивнул, проверил правильность курса и вышел на мостик.
Он все еще был в далеком двадцатом…
Как только он пришел в Таллин, на борт поднялся советский представитель. Это был немолодой матрос в широченных клёшах. Вместе с Калласте они обошли судно. Вернувшись в каюту капитана, матрос сказал, глядя на Калласте:
— Непонятный ты для меня человек, капитан.
Он наклонился, приблизив лицо к Калласте:
— Буржуй, наверно. Внешний вид у тебя… — он пошевелил пальцами, подыскивая подходящее слово, — непролетарский. А судно привел в полном порядке, в отличие от других. По-всякому бывало, а такого не видел. — Матрос встал. — Спасибо, капитан. Должен сказать, что за отличную сохранность судна премия тебе полагается.
Позже матрос пришел провожать Калласте, когда тот, передав судно, уходил в море. Вручил премию — сто сорок английских фунтов, — долго тряс руку и снова повторил:
— И все же непонятный ты человек… товарищ буржуй.
Капитан засмеялся:
— Какой я буржуй? С пяти лет гусей пас.
Матрос отступил на шаг, потом обхватил капитана по-медвежьи за плечи. Загудел:
— Ну вот, теперь все ясно. Все ясно. Только с толку сбивал ты меня, капитан.
Калласте стоял на мостике и, прищурившись, смотрел в морскую даль. Повернулся. Пошел в рубку.
5
Воскресенье, 18 августа 1940 года, в 16.00 прибыли с грузом угля в Буэнос-Айрес. Ошвартовались левым бортом у пристани электростанции Чаде в Новом порту.
«Каяк» прибыл в Буэнос-Айрес. Начинаем разгрузку. Переведите 40 000 аргентинских песо на жалованье команде, расходы. Перевод через фирму «Де-Негри и К°». Капитан Ю. Калласте.
Буэнос-Айрес. Борт парохода «Каяк». Капитану Ю. Калласте. Мои полномочия аннулированы. Нейхаус.