Океан

Доктор Некрас

– Не дождетесь.

Вошел Колобов с чайником «Тефаль».

– Лёш, что ты с ним бегаешь? Когда обещанный кофе?

– Да у меня розетка сгорела, а электрика все не дозовусь, бегаю к соседям. Кому кипяток?

– А ты что, не мужик? Тут делов-то. Отвертка есть? – начал хозяйничать Вяземский.

– Нет.

– Ни хрена у тебя нет. Ладно, – Вяземский вытащил из кармана раскладной нож и полез в розетку.

– Погоди, я рубильник вырублю.

– Ага, вырубишь еще свет в кабинете Чеснокова, а у него компьютер, он тебя тогда… У-у. Видал у него какая рожа? А кулачищи? У-у. – Он обернулся к Колобову, ножом рисуя в воздухе кулаки Чеснокова.

Колобов оторопело стоял с чайником.

– Да шучу я. Что ты стоишь, кофе наливай.

И все закатились весёлым смехом. Маликов смеялся громче всех, его недосыпание перешло в наркотическое опьянение.

Кофе уже был готов, когда Вяземский отвернулся от стены, складывая свой нож.

– Готово. Но лучше разорись на новую розетку, все патроны проплавлены.

– Валентин, может к нам на полставки?

– Задыхается от невостребованности талант электрика, – сказал Костя, прихлебывая горячий кофе.

– Слушай, Алексей, а эти чеченцы с Матырского, они ваши?

– Да нет, залётные, у нас таких нет.

Колобов снял очки и начал протирать платком. Лицо его стало непривычным для Вяземского и Маликова: щеки стали казаться круглее.

– Алексей, а я знаю, как тебя в школе дразнили, – съязвил Вяземский.

– Как?

– Колобок.

– Ну, это и козе понятно – из-за фамилии.

– Да не только, – и все снова разразились смехом.

– А я вот вчера своего старого знакомого встретил, он участковым работает. Ох, ну и участок у него! Вешалка, самый криминал, суток без приключений не проходит. – Колобов принялся наливать себе вторую кружку кофе. – Несколько недель назад интересные события происходили. Копыто – Василий Копытников, местный гоп-стопник, с черепно-мозговой травмой попал в больницу. Полгода на свободе не задерживается, опять за старое, а тут кто-то его хорошо приложил. Это ещё ничего, тут в те же сутки собаку перекалечили. Ротвейлер. Этот кобель уже двенадцать человек покусал. Его хозяин по вечерам спускал. Глаза выбиты и челюсть сломана, причем ран от тяжелых или металлических предметов на теле не обнаружено Ты представляешь рожу ротвейлера?

Колобов показал двумя руками рожу с рыбацким преувеличением.

– А хозяин псины приперся, сволочь, с заявлением. Пальцы болтами золотыми увешаны, трясет ими, говорит: «Ищите, менты, кто моего пса погубил». Вот такие чудеса творятся на белом свете.

– Да, чудеса. Ладно, надо ехать, засиделись.

Одержимый

Андрей Николаевич Захатский был невысокого роста, а постепенно с возрастом проявлялась полнота. Бросались в глаза его рыжие, зачёсанные набок волосы и рассёкшие лоб ранние морщины. Он сидел в своём кабинете. Это было редкое время, когда можно посидеть спокойно. В другие часы это просто кишащий улей, где шныряют туда-сюда врачи, медсёстры, санитары и все обязательно с очень важным делом – кому нужно что-то подписать, кому проконсультироваться, кому согласовать, а без него, заведующего шестым отделением, ничего не может сдвинуться с места.

Он курил, сбрасывая пепел в чистую хрустальную пепельницу. Захатский курил редко и, можно сказать, не был заядлым курильщиком, скорее, любителем. Он был уникальным специалистом в своей профессии, стены его кабинета и кабинета главного врача были увешаны грамотами, на полках пылились его статьи, журналы, методические пособия. Он был гордостью клиники, но в то же время не было человека, дававшего поводов для сплетен больше, чем он. Его личная жизнь никак не была примером для подражания. Ходили слухи о его невероятных связях с женщинами, о его попойках, и о многих других хоть и человеческих, но всё же смертных грехах.

В кабинет заглянул Ерохин Сергей Иванович, заместитель главврача. Ерохин был человеком некурящим, поэтому сразу начал морщиться и махать рукой.

– Во кумар.

Захатский со скрипом затушил сигарету в стеклянной пепельнице.

– Заходи, я уже не курю.

Ерохин сел за стол напротив.

– Я сейчас с Наумовым беседовал, потом зашёл в процедурную, схему почитал.

– И что?

– Складывается такое впечатление, что ему уколы не делают.

– Исключено, таблетки он, допустим, сможет иногда сплюнуть, ну а уколы – нет.

– Я считаю, что в схему нужно внести аминазин.

– Ты предполагаешь агрессию?

– А ты забыл, что он творил тут? И что мы видим? Зрачки расширены, перевозбуждён, проявлений присутствия галоперидола никаких.

– Почему ты так решил, что никаких?

У них постоянно наблюдались принципиальные расхождения в беседах с больными. Ерохин разговаривал с ними в коридоре, заодно осматривая движение, внешний вид, делая соответствующие выводы о воздействиях препаратов и побочных действиях.

Захатский же так не делал, он вызывал больных в кабинет и беседовал не как другие врачи, уткнувшись в историю болезни и неистово работая ручкой, а непринуждённо. Он обладал отличной памятью и никогда ничего не упускал, все записи он делал потом.

– Вчера я с ним беседовал довольно долго, все проявления на лицо: неусидчивость, судорожные спазмы мышц лица при разговоре, а когда просишь развить мысль, начинает заикаться. А в плане того, что его не корёжит, это он спортом занимается, то есть находит способ с этим бороться. Как только начинаются судороги, он отжимается, приседает – на некоторое время это помогает.

– Всё равно, галоперидол три раза в день и уже которую неделю?!

– Это просто: добывает циклодол и пьёт, тем самым лишая себя мышечных спазмов.

– Ты так спокойно говоришь, он так наркоманом станет. Почему ты это не остановишь?

– Что я могу остановить? Здесь половина больных, к которым почти никто не приезжает, они задушатся за сигарету, отдают свой циклодол. Самих корёжит, зато покурят. Тут ещё они чифирят в пятой палате.

– Значит, санитары не смотрят, чай в отделение нельзя проносить. Да и в отделении одна розетка, как они заваривают?

– А зачем им розетка? Они пользуются светильниками на потолке, берут и «прикуривают» от ламп, а на переоборудование старого освещения денег нет. А насчет чая – это цветочки, здесь и спиртное водится, и ничего не сделаешь, пока санитары будут получать сумму эквивалентную двадцати долларам

– Бардак. Прискорбная картина, это ни в какие рамки не лезет.

Захатский развел руками.

– Вот так. Колпакову выговор влепил за пьянку, он на работу не вышел на неделю, пришёл рассчитываться, так я его два часа уговаривал остаться – заменить некем. Но с Наумовым я думаю, надо менять схему лечения, скоро планирую добавить модитен-депо, ну а литий так и останется, – вернулся к теме Захатский