Окна в плитняковой стене
Шрифт:
Но что я мог ответить матушке, когда она посмотрела своими светлыми старушечьими глазами мне прямо в глаза и сказала: Я темная деревенская старуха. И, поди, глупо мне у тебя спрашивать. Но ответь мне по чистой совести: на чистом ли подножье ты стоишь в своей жизни и твоих делах, и на правильном ли месте? Господи боже, что было мне ответить?! На чистом ли подножье… Мамочка… Я взял в свои руки ее проворную, шершавую и озябшую в холодной комнате руку, ее строптивую старую руку, ту самую, которую целовал губернатор… На чистом ли подножье — а что это такое? Мне хотелось сказать ей: конечно — например, убитый Петр Третий (чтобы далеко не ходить) убит рукой почти что моего друга Алексея Орлова (идиот, смерти которого все ждали — разве за это я в ответе?) — наши придворные интриги, наша офицерская зависть, известная доля пролитой в пугачевщине крови, наши кутежи, казнокрадство… — конечно… Но, в конце концов, каждое ведро выжимок, тайно вынесенное из винокурни, которое ты скармливаешь теленку Бурены… Я подумал об этом, я почти уже готов был это сказать! В самое последнее мгновение я вспомнил, как кто-то совсем недавно мысленно себя спрашивал: Меняет
Мой facult'e de r'eagir снова у меня в руках (и мне немного стыдно).
Матушка, ложись спать! Не мучь свою старую голову. Тебе не развязать этого узла. И мне тоже. Никто его не развяжет…
Она ушла. Я слышу, как рядом в комнате дышит батюшка, А матушка притихла, как мышка. Я стою у окна, отсюда виден Длинный Герман. Окно все больше зарастает льдом. Море тоже. Завтра на рассвете будет сильный мороз. Когда Якоб с батюшкой и матушкой на заре доедут до Ласнамяги, по белой равнине навстречу саням пойдут пятеро мужчин… Иона, а не забыли твои конвоиры обвязать тебе руки тряпкой? Черт бы их взял, если забыли, отморозишь руки, какой же флейтист выйдет из тебя по эту ли, по ту ли сторону моря… Море все больше зарастает льдом… Никому не развязать этого узла… Но у тебя-то ведь узла нет. Только голые, боящиеся холода руки. И флейта… Чертов парень! Ты свободен… Тебе только снести побои и ждать. Весной море вскроется!
Ха-ха-ха! Johann von Michelsonen, Generalmajor und Ritter, Generalleutnant in spe. General der Kavallerie inspe. General en chef in spe [67] — стоит у заросшего льдом окна и спрашивает себя: Herr General! Что произойдет на льду с пешеходом весной, когда вскроется море? Herr General не знает. Есть вещи, которых даже Herr General не знает. Но одно он знает, одно он твердо знает: полтора стакана chambertin'a и сомнительный триумф не смеют лишать человека кристально ясного мышления, Herr General!
67
Иоханн фон Михельсон, генерал-майор и кавалер орденов, генерал-лейтенант в будущем, генерал от кавалерии в будущем, генерал-аншеф в будущем…
Спать, марш!
ОТ АВТОРА
Большую долю ответственности за то, о чем рассказывалось, я вправе переложить на узкие, но сильные плечи Фридриха Руссова. Узловое событие этой истории изложено в примечании к его фельетону, напечатанному в «Ревальше Цейтунг» сто лет назад. Кроме того, я хотел бы поблагодарить доктора Лео Леэсмента за множество сведений и указаний, которые содержатся как в его в свое время напечатанных работах, так и в неопубликованных записях. Здесь же будет уместно выразить благодарность Вольдемару Миллеру за то, что он привлек мое внимание к случайно им обнаруженным следам крепостнического музыкально-культурного предприятия Петера Дуборга. Само собой разумеется, что при всех остальных событиях, разговорах и рассуждениях изложенной истории автор непосредственно присутствовал сам. Как это бывает со всеми описываю (запутываю)щими исторические истории.
ПОЯСНЕНИЯ
для тех, кому комментарий доставляет особое удовольствие и которых, если автору будет дозволено судить по себе, не так уж мало
(см. примечания в тексте)
История двух утраченных записок
Каменная скамья у стены старой важни в начале сентября была приятно нагрета утренним солнцем. Это сразу чувствовалось сквозь тонкие панталоны из серого коленкора.
Присев на скамью, молодой человек несколько мгновений неподвижно сидел в странной позе: его ноги были как-то неловко сдвинуты вместе, а длинные тощие голени были поставлены немного вкось к длинным тощим ляжкам. Когда надежность опоры передалась в суставы и тепло за день нагретой плитняковой скамьи дошло до его с утра пустого желудка, он вытянул вперед правую ногу и огляделся.
Рынка сегодня не было. Рыжая пятнистая дворняга рыночного смотрителя, зажмурив глаза, лежала на булыжнике под пустой коновязью. Со стороны Сайякяйка шли две барские служанки, в руках у них покачивались корзины с сайками, Немного подальше, под раздвоенным фонарем, на желтеющей кучке конского навоза чирикали воробьи. Оттуда только что отправился дилижанс в Петербург. А почтовой кареты на Хаапсалу еще не было.
Молодой человек надвинул плоскую жесткую шляпу на самые брови, чтобы яркий свет не слепил глаза, и стал
«Revalsche W"ochentliche Nachrichten» [68] и позднее не была ни поучительным, ни развлекательным чтением, а тем более — в 1824 году. Молодой человек положил утром газеты в карман, чтобы взглянуть, не требуется ли в Петербурге домашний учитель. Правда, теперь это ему уже не было нужно, потому что, с божьей помощью, место у него есть, и на следующей неделе ему надлежит прибыть в город на Неве. А там только и делай, что наставляй бог знает каких барчуков и барышень… Сейчас даже думать об этом не хочется.
68
«Таллинские недельные известия». Еженедельная газета, издававшаяся в Таллине начиная с 1772 года.
Ни одного места домашнего учителя в газете не предлагалось, наоборот, его искали. Вот, здесь можно было прочитать: Молодой человек свое многолетним опытом приобретенное умение на поприще воспитания и обучения хотел бы применить в качестве домашнего учителя. Спросить в таком-то доме на улице Харью…
Он скользнул глазами по объявлениям:
Майер и К0 доводят до сведения достопочтенной публики, что всегда имеются в продаже хорошие вина M'edoc, старое Graves и Haut Souterne в бутылках… А в винной лавке Васво на улице Ратаскаэву имеется отличное вишневое вино, и у Ризенкампфа только что получены исключительно вкусные маринованные миноги и угри.
Рот его наполнился слюной, и он стал быстро читать дальше:
Губернский ветеринарный врач Байерсдорф под заклад англизирует и холостит лошадей, начиная с 1-го сентября… Несомненно, и ремесло лошадиного доктора — дело не плохое, хоть и приходится англизировать под заклад. И своих миног этот Байерсдорф время от времени пробует, а если и не запивает их Medoc'oм, то уж на васвоское вишневое вино копейка у него всегда найдется. Чего об учителе начальных классов элементарной школы за последние три года никак нельзя сказать. А вот Императорская медикохирургическая академия — тут был бы уже совсем другой табак. Да-а… Докторша Борнеман у Татарской слободы продает луковицы махровых нарциссов по две копейки за штуку, и на улице Рютли, против церкви Нигулисте, даются напрокат настоящие пьявки… В самом деле пьявки вошли теперь в моду и у наших докторов, фельдшеров и кровопускателей. Почти так же, как в Англии. Недавно где-то было написано, что в Лондоне, в котором проживают восемьсот тысяч человеческих душ, используется в год целых восемь миллионов пьявок!
Он быстро перевернул страницу, где был напечатан вводимый в действие указ о конфискации контрабанды в пользу государства, и тут ему бросился в глаза указ Правительственного сената о том, что Попов, директор Департамента народного просвещения, по собственному желанию освобожден от занимаемого поста и всемилостивейше назначен… кем же теперь? Начальником личной канцелярии директора Почтового департамента, действительного тайного советника князя Голицына, с сохранением прежнего содержания, то есть шесть тысяч рублей в год, и еще какая-то непонятная надбавка в две тысячи пятьсот рублей в год… Способность проворно считать — один из купеческих талантов, который совсем отсутствовал у молодого человека, но все же он принялся высчитывать. В Петербурге он будет получать шестьсот рублей в год. А господин Попов получает восемь с половиной тысяч. Следовательно, он — в десять… в одиннадцать… в двенадцать… в тринадцать… в четырнадцать раз меньше, чем господин Попов. Ну да. Так это, как говорится, установлено самим господом богом… Он обернулся и взглянул на ратушу. Если бы он сейчас перешел через площадь и стал спиной к стене ратуши, то голова его не доставала бы даже и до половины окна крендельной лавки. А голова господина Попова была бы на высоте десяти сажен, так высоко, что свинцовый водосток с головой змеи, журча, лил бы воду прямо ему за шиворот. Так это, как говорится, установлено самим господом богом… Молодой человек поднял к солнцу худощавое лицо с рыжеватыми бакенбардами и большим чувственным носом и, полузакрыв серые глаза, едва заметно усмехнулся. Сразу же на переносице появилась глубокая складка. Постой, постой… Как же так? В четырнадцать раз? Но ведь этот господин Попов примерно такой же человек, как и его новый петербургский хозяин. Которому нужен не только шестисотрублевый домашний учитель, но еще и восьмисотрублевая француженка к детям, и тысячерублевая компаньонка для супруги, и еще учитель музыки, и учитель ганцев, и учитель пения, и домашний доктор, и вдобавок, по крайней мере, еще шестерка лошадей. А если даже слуги, горничные, кухонные девки, повара, кучера и писцы, включая и самого мажордома, как крепостные жалованья и не получают, то ведь одеть и накормить их нужно всех до единого! И при этом сей господин всего только в четырнадцать раз больше, чем его «немец» в коленкоровых панталонах здесь, на каменной скамье у стены важни? Нет… Что-то в этом расчете неверно… Некоторое время он смотрел перед собой в пространство и непонимающе покачивал головой, затем снова стал читать… Полицмейстер уведомляет, что разыскивается беглый холоп Яан Равный, родом из волости Вастсемыйза, которого подозревают в том, что он убил своего хозяина Михкеля Хлебного… Михкель Хлебный и Яан Равный… Какие странные имена… Яан Равный, который убил Михкеля Хлебного… Как же передать на нашем языке это пресловутое французское слово 'egalit'e [69] … Для многих нужных понятий нет на нашем языке слов. И для этого нет… Или, может быть, в конце концов все же есть?..
69
Равенство (франц.).