Окно в Полночь
Шрифт:
Я снова кивнула.
— У писцов есть… специализации. Это летописец, живописец и провидец. Провидцы пишут о будущем — предвидят то, что случится с их… героями. И могут его корректировать. Живописец пишет настоящее — проживает жизнь вместе с героем. А летописец рассказывает о прошлом. И ты — летописец. Из твоих книг прежде никто не выскакивал только потому, что ты… опаздывала. Так долго писала, что герои… не дождались. Когда ты заканчивала писать о прошлом, их настоящее обрывалось. А может, они и не планировали дожидаться. Просто хотели оставить память о себе, пусть и в другом мире.
Я слушала его вполуха.
— Летописцам сложнее всего, — вещал меж тем саламандр. — Обычно они поздние — поздно раскрываются, поздно начинают писать. И медленнее, гораздо медленнее других работают. Им приходится собирать историю долго и по крупицам — там момент, здесь событие, тут мысль. Они видят лишь бессвязные осколки информации. А потом нужно искать «перемычки» между осколками, понимать, что с чем соотнести, угадать с выводом… Васюта!
— Да-да… — я рассеянно теребила косу. — Все ясно. Он рассказывает о прошлом, о пережитом, и без лишних подробностей…
Все, никаких больше «обмороков» и «встреч». Это единственное мое преимущество. Пока. Но зачем все-таки он сюда прется? Я снова вспомнила алькин рисунок и свой первый сон. И призадумалась. Судя по написанному, он чувак с амбициями. И с большим комплексом неполноценности. Хочет быть не как все, а выше всех. И раз одна тень есть у всех — так он за второй пойдет, чтобы выпендриться. Одну тень — от хранителя, вторую… от писца, с даром. Чтобы свой усилить. Наверно.
— Кстати, летописцы в курсе настоящего и будущего своих героев?
— Не знаю, я не писец! — огрызнулся мой собеседник обиженно.
Подумаешь, невнимательно слушала…
— Не писец, но очень осведомленный, — я внимательно посмотрела на него. — Откуда знания?
— В моем мире вам поклонялись, — Сайел пожал плечами. — Каждый писец — живая легенда, а это интересно. Что успел узнать от своих, то и рассказываю.
Кстати, бабушка! И старые папки с записями, которые я в подвал отнесла! Хорошо, что она запретила все выбрасывать… Так, пора вставать и в поля. Работать и разбираться. Черновики писателя — это его память. И то, чего не знает саламандр, может — должна! — знать она.
— Бабушка была живописцем?
— Да. Она прописывала мое настоящее и поэтому успела спасти. У дара — три грани, и в каждом писце он раскрывается по-разному.
— Спасибо, Сай, — я улыбнулась. — Ты со мной в подвал?
— Конечно.
Я отправилась умываться и, пока чистила зубы, думала. Парень — писец, и я — писец. И связь у нас — двусторонняя. Он закомплексовал и зацепился за меня, но тогда бы… Тогда бы я писала о нем, и все. И он бы в мою жизнь не лез. Значит, и я когда-то зацепилась за него, попросила о помощи. Когда? Я никогда не впадала в столь черное уныние. Кроме… Я отложила зубную щетку и посмотрела в зеркало. Кроме того случая с Валиком, тринадцать лет назад. Я была в ужасе и в истерике. И считала себя виноватой — не уследила. Сходила с ума от бессилия и страха. Я плохо помню то время, но вполне могла в бессознательном бреду выдумать кого-то, на себя похожего и всесильного, кто бы пришел и помог. Вернее… выдумать себя — другой или другим, способным помочь. И если за разрушение мира взять мой хрупкий подростковый мирок, трещавший по швам… Правильно Муз сказал — дура. Но если бы я знала, кем являюсь…
— Ты там не утонула? Чай согрелся!
Я закончила с умыванием. Одно событие — а какие «хвосты» последствий… Почему «герой» сейчас полез? А шут его знает. Может быть… все, что угодно. Я вышла из ванной, на ходу переплетая косу. Интересно, а если удалить написанное от греха подальше?.. Видимо, не зря наши великие классики рукописи жгли…
— О чем думаешь? — Сайел сидел на подоконнике и чесал за ухом довольного и, судя по сытой морде, накормленного кота. Муз, тихо всхрапывая, по-прежнему спал, завернувшись в тюль.
— О том, что дописывать придется, — я достала из холодильника бигус. — Уничтожай — не уничтожай… «Обмороки» и сны никуда не денутся. Ведь так?
Саламандр кивнул:
— Так. История все равно будет проситься, а зов — стучаться.
Я поставила кастрюлю на стол. Бабушка, как же ты мне нужна, как мне не хватает знаний…
— О, какой поворот!
Поставив тарелку с бигусом в мироволновку, я оглянулась. На краю стола, рядом с кастрюлей, лежала папка. Старая и потертая, советских времен, с темными засаленными завязками и суровой надписью «Дело № 45». А сколько их еще внизу таких, папок, в смысле… Они была разбросаны по всем комнатам, я стопками их перетаскивала…
Любопытство жгло, руки чесались, но есть хотелось больше. Быстро съев бигус, помыв посуду и сварив кофе, я аккуратно стерла с папки пыль, развязала тесемки и достала несколько мятых листов. Исписаны ручкой и карандашом, строчки кривые и косые, стрелочки с полей к словам. А почерк — еще хуже, чем у меня. Но разобрать можно. Саламандр, судя по фальшиво-равнодушной физиономии, изнывал от любопытства, но стоически молчал. Баюн принюхивался к папке, но покидать теплый насест не спешил.
— Ну, что там? — Сайелу наконец надоело рассматривать морозные узоры на стекле и ублажать наглого кота.
— Пока разбираюсь…
Я рассеянно перескакивала через несколько слов, ища разборчивые, но как только осилила один абзац… М-мать, не может быть…
— Вася! — требовательно напомнил о себе саламандр, и я молча сунула ему первый прочитанный лист.
И взялась за следующие. И чем больше читала, тем больше паниковала. Этого просто не может быть… Это… моя история. То, что я пишу сейчас.
— Вась… — Сайел неуверенно кашлянул. — Васют, ты только… не волнуйся.
Вот зря он это сказал. Я всегда начинаю нервничать, когда слышу волшебное «не волнуйся».
— Звезда в шоке… — сипло обозначила очевидное, отложила мятые листы на стол и задала риторический вопрос: — Как думаешь, бабушка могла завещать мне своего героя, а? Вместе хатой, набросками и… — я вспомнила свои сны. — Я наблюдала за ним, писала его прошлое, но, может быть, тогда, на моем месте, была бабушка, и именно с ней он разговаривал? И за ней, как за тенью, шел?.. Сай?..
Он не успел ответить. В дверь позвонили. Я вздрогнула. Саламандр напрягся, прищурился, повел носом и расслабленно улыбнулся: