Окно в Полночь
Шрифт:
— Вы к кому? — тетка уныло открыла тетрадь.
— К Иннокентию Матвеевичу Седых, — ответила я и вежливо улыбнулась: — Я вам звонила недавно.
— А-а-а! — протянула тетка и посмотрела на меня с опаской. — А вы знаете, врач только что ушел!
— Знаю, он меня на прием пригласил, — я улыбнулась еще вежливее.
Дежурная посмотрела на часы, показывающее начало четвертого, и вздохнула:
— У вас час. У вас, девушка. Только один посетитель, таков порядок. Давайте паспорт. Справка есть?
У меня все есть. Справку на разрешение посещений мама для меня делала
Тетка записала мои данные в тетрадь и показала на вешалку у стола:
— Раздевайтесь. Бахилы в автомате, пять рублей стоят, — и, набрав номер, прогнусавила в телефонную трубку: — Алё? Витя? К Седых пришли! К Седых, говорю! Вы что, уже отмечать начали?! Я сейчас Анатольпалычу позвоню, он вас так отметит!.. Куда? В шестую? Там же холодно! А в седьмой что? — и хихикнула, прикрыв рот ладонью: — Ах, к маркизу графиня пришла… А в пятой? Все занято? Ладно-ладно, в шестой — так в шестой.
Я сняла шубу и надела бахилы. Сайел шепнул «Я — на улице. Осмотрюсь» и ушел. Тетка достала из тумбочки толстую шаль:
— Вот, девушка, оденьтесь. Шестая только свободная, а там холодно. Угловая она, промерзает. Идите по коридору налево и до конца. Деда вашего приведут сейчас. С наступающим вас.
— И вас, — я завернулась я шаль.
Отвратительно завоняло псиной, но скривилась я про себя. Лучше запах, чем холод, к нему привыкнуть быстрее. И пошла по коридору налево, шурша бахилами. Так, пятая, двенадцатая, восьмая, и все — подряд… Наверно, атмосферу соблюдают. А вот и шестая. Я открыла дверь, но зайти не успела. Из-за соседней двери выпорхнул светловолосый юнец. Посмотрел на меня и улыбнулся лучезарно:
— Вы ангел? А я — посланник Бога!
— Неправда! — возопили надрывно из-за десятой двери. — Я никого не посылал! Это продажное чистилище, этот ничтожный и грязный мир не стоит того, чтобы о его землю пачкали ноги мои лучшие серафимы!
Я быстро перекрестилась и юркнула в шестую комнату. Не запирается изнутри, а жаль… А из коридора донеслось усталое:
— Юрик, ну сколько можно… Ты не посланник и не ангел, ты Гагарин! И не с неба ты прилетел, а из космоса! И не ты, а твой тезка! Юрик, вернись!.. Семен Валерьевич, ловите его, улетит же!..
Крошечная комнатушка — три стула да стол, привинченные к полу, и никаких кактусов и шторок. Сев на стул, я сочувственно хмыкнула. Да-да, а я сюда пришла под руку с саламандром и впервые рассмотрела скрытую в человеке сущность… Всё рядом, все по краешку ходим… Дверь открылась, пропуская седовласого мужчину. Высокий, сухощавый, в полосатой пижаме. Длинные волосы забраны в хвост. На небритом узком лице неопрятные усы. Голубые глаза из-под кустистых бровей смотрели спокойно и рассеянно. Интересно, чем его и в каких количествах?..
— Василиса? — дед узнал меня сразу. — Надо же, близяшки, а совсем разные… Ну, здравствуй, внучка.
Я встала и смущенно улыбнулась, но сказать ничего не успела. Иннокентий Матвеевич сгреб меня в охапку, обнял крепко и зашептал в мою макушку:
— Вася, не смотри по сторонам и молчи!.. Везде глаза!.. Молчи и слушай!.. Дуся не сама умерла, пришел за ней… Ей пришлось… самой. Иначе бы дар забрал. А дар нельзя отдавать, он часть семьи, часть рода! Отец мой был, дед его был, деда бабка была — все писцы. И Дуся, наследная. Дар храни — он защита рода, забрать его — захилеем все. Умри, как Дуся, но не отдавай! Поняла?
Я кивнула, вернее, попыталась. Дед обнимал так крепко, что я дышала-то с трудом.
— Дуся знала, что он вернется. Оставила бумаги, но последнее не отдам! Она велела хранить. Нельзя заканчивать, Вася. Нельзя. Закончишь если — не он придет. Не он. Ты уйдешь. Туда, к нему. Окно, Вася. Окно в Полночь. Твоей дверью он придет, но и для тебя окно открыто. Заберет дар.
Я оцепенела. М-мать, как же я сразу-то об этом не подумала! Связь двусторонняя! И не только он сюда идет — я тоже туда иду! Он допишет мою историю — и я проснусь там!
— Окно, — повторил дед сипло. — Не заканчивай. Не заканчивай писать, как Дуся. Слушай. У писца дар — другого быть не может. Только одно — или тень, или дар. А у дара есть своя сущность. Это ключ. У всех писцов есть. Другой быть не может. А тень — это та же сущность. А место только одно. Для своего. И оно давно занято. С пробуждением дара занято. Он за Дусей шел, но она успела раньше. Передала дар. А он не знал, что место только одно. Дуся так сказала.
Муз. И… мышь. У «героя» есть летучая мышка — вроде моего Муза. Ключ. То, что открывает дверь. И природный иммунитет против других сущностей. Значит, за себя я могу быть спокойна… Пока не разберусь, зачем он все-таки прется. Я вообще уже запуталась в его «героических» потребностях!
— Нападают, да? — тихо спросил Иннокентий Матвеевич. — Сущности нападают? Они всегда так делали. Телом завладеть хотят и даром. Кто-то — чтобы домой путь пробить, а кого-то… свои же подсылают. Напугать, чтобы за защитой побежала. Не согласишься сотрудничать — умрешь. Умрешь — дар другого выберет. Узнать завещание и воспитать нового под себя. Свои тоже, Вася. Свои тоже так делали.
— Свои? — я потрясенно смотрела на него. — Из… семьи, что ли? Зачем?
— Писец — инструмент, — пояснил он глухо и крепко сжал мои плечи. — Инструмент. Кто владеет — тот сильнее. Сущности несут силу. А это деньги, Вася. Место под солнцем. И долгая, очень долгая жизнь. Писец — инструмент для посвященных. И тебе придется выбирать сторону. Выбирай сама. Пока не заставили.
— Деньги? Как банально… — я разочарованно сморщилась.
— Но на этом держится мир, — хмыкнул дед. — Что выберешь — деньги или помощь? Впускать тех, кто будет убивать, или выпускать тех, кто хочет вернуться домой? — и шепнул горячо: — Не все здесь те, кто лишился дома, понимаешь? Что выберешь?
Еще бы… Вон, мой «герой» живет и здравствует. И за мой счет хочет жить и здравствовать еще дольше.
— Зачем?.. — спросила скорее у себя, но мой собеседник понял:
— Дверь — это только дверь. Захотела — пошла, захотела — отвернулась и домой. Не пойдешь добровольно. Здесь якоря крепки.