Око Дьявола
Шрифт:
– Только то, что ей нужна помощь. И еще: «Все они – мертвецы». У вас есть идеи насчет того, что она могла иметь в виду?
– Нет. Никаких. Никто из тех, кого я знаю, не умер. Кроме нее самой. – Он был прав. Стирание памяти уничтожает личность, оставляя в живых лишь тело. – А у вас есть идеи насчет того, зачем она это сделала?
Алекс нахмурился:
– Нет. Я надеялся, что вы сможете рассказать об этом.
Кори закрыл глаза:
– Просто не понимаю. Она сделала невероятную карьеру. У нее было столько
– Я торговец антиквариатом.
– Торговец антиквариатом?
– Я понятия не имею, почему она связалась именно со мной.
– Она вам вообще что-нибудь говорила? Есть хоть какой-то намек на то, в чем состоит проблема?
– Нет, – ответил Алекс.
Они сидели, беспомощно глядя друг на друга. Наконец Кори развел руками:
– Что ж, господин Бенедикт, не знаю, почему она обратилась к вам и чего она от вас ожидала. И вряд ли нам удастся спросить ее об этом.
– Как я понимаю, господин Грин, вы не знали о ее намерениях?
– Нет, конечно. Я бы никогда ей не позволил. – Голос его дрогнул. – Я вообще не знал ни о каком происшествии.
– Вы виделись с ней после ее возвращения с Салуда Дальнего?
– Вы и об этом знаете?
– Это открытая информация.
– Она позвонила мне и сообщила, что вернулась домой. И все.
– Как она выглядела?
– Я не заметил ничего необычного.
Алекс замолчал, глядя в окно, на затянутое тучами небо.
– Как вы узнали о стирании памяти? – наконец спросил он.
– Получил от нее сообщение, записанное заранее…
– Что она говорила? Ведь она должна была как-то объяснить свой поступок?
– Я вам уже сказал, что не знаю. Сказала, что оказалась в невыносимой ситуации, вот и все. И что не может с этим жить.
– У нее были какие-либо неприятности?
– Нет. Ничего такого, о чем бы я знал.
Я подумала о том, известили ли о случившемся ее издателей. Наверное, их это мало обрадует.
– Вам позволили с ней увидеться после процедуры? – спросил Алекс.
– Нет. К ней никого не пускают.
Я попыталась вспомнить, что делают с людьми после стирания памяти. Ей дадут новую личность и новый набор воспоминаний, о ней будут заботиться, пока она вновь не обретет базовые навыки. Придется заново учиться языку, учиться ходить. Ее имущество продадут, а деньги переведут на ее счет. А когда она будет готова, ее переселят куда-нибудь подальше, и никому не скажут, куда именно. Для нее начнется совершенно новая жизнь.
– Но кому-то она ведь наверняка сообщила, зачем сделала это?
– Если даже и так, этот кто-то не дал о себе знать.
Столь радикальная процедура, как стирание памяти, обычно применялась к закоренелым преступникам, неизлечимым психопатам и тем, кто хотел оставить позади прежнюю жизнь, начав все с нуля. Немало людей до сих пор выступали против этого дорогостоящего крайнего средства, ссылаясь на моральные, этические и религиозные принципы. Я склонна была с ними согласиться: трудно понять, чем это отличается от самоубийства. Викки Грин перестала существовать.
– Где она сейчас?
– В психиатрической клинике Святого Фомы. А что?
– Вы не против, если я у них побываю?
– Зачем? Какой смысл? Вас к ней не пустят.
– Я бы хотел поговорить с ее врачами.
Глаза Кори враждебно блеснули, но все же он кивнул:
– Поступайте как хотите. Я ничего не смог от них добиться.
– Спасибо. Кстати, поминальная церемония планируется?
– Да. Послезавтра.
– Я могу прийти?
– Зачем? Какой вам интерес?
– Господин Грин, она мне звонила. И должен вам сообщить, что она перевела мне немалую сумму денег. Без каких-либо объяснений.
– Это какое-то безумие. Сколько?
– Думаю, она хотела от меня помощи. И я буду крайне признателен, если вы поможете мне выяснить, о какой именно помощи шла речь.
Глава 3
Разум – наша личная комната, полностью обставленная. Ее обстановка – это мозг, который может находиться или не находиться в рабочем состоянии; это страсти, идеология, предрассудки, заблуждения. И определенный уровень приличия. Здесь собрано то, что делает нас людьми. Комната – это и есть мы сами. Но стоит впустить туда другого, и мы никогда уже не будем прежними.
Психиатрическая лечебница Святого Фомы находилась в небольшом пригороде у подножия горы, двадцатью километрами севернее Андиквара. Тусклое серо-коричневое двухэтажное здание было выстроено вокруг накрытого куполом внутреннего двора. Мы прибыли туда в первой половине дня. Пациенты гуляли во дворе или играли в настольные игры, один или двое читали.
Мы опустились на площадку среди сугробов, и я выключила двигатель. Алекс взглянул на главный вход, на большую белую табличку с надписью «Психиатрическая лечебница Святого Фомы» и вздохнул.
Выбравшись из машины на расчищенную дорожку, мы вошли внутрь. Интерьер больше напоминал частный дом, чем медицинское учреждение. Окна приемной выходили на спокойную гладь океана и во двор. Вместо конторок и стоек мы увидели диваны, кресла и кофейные столики. Вдоль стен тянулись полки с вазами, лампами, цветами и графинами, усиливая общее ощущение безмятежности.
Из соседнего кабинета вышел молодой человек в голубом медицинском одеянии.
– Господин Бенедикт? – спросил он.
– Да.