Око космоса
Шрифт:
Карлу тоже нашлось, чем заняться. Они с отцом теперь вместе работали в космопорте. Барон Максимилиан Александр по-прежнему руководил расписанием рейсов и контролировал работу диспетчеров, а Карл курировал челноки, сновавшие между космопортом и орбитальной платформой. Примерно на таком челноке мы с Ульвеном едва не погибли. Для Карла-Макса эта машинка была чуть сложнее обычного флаера. Он считал свою нынешнюю наземную деятельность совершенно рутинной, но она была необходима для практики и для заработка. Платили за это прилично. А деньги требовались немалые, и не только для нашей будущей семейной жизни.
После сиронской истории знаменитый космолет «Гране» конфисковали у прежних нерадивых владельцев, допустивших его превращение в место заточения трех заложников. По решению Межгалактического
Суммы, которая казалась поначалу гигантской, едва хватало на поддержание космолета в рабочем состоянии и на оплату его обслуживания в космопорте Тиатары. Чтобы окупать себя, «Гране» должен был куда-то летать. Однако для привычных исследовательских экспедиций у барона Максимилиана Александра не было сейчас ни сплоченной команды (она частично осталась на Арпадане), ни каких-либо четких планов, ни даже большого желания. Барон ощущал свой солидный возраст, хотя ему исполнилось лишь пятьдесят два. Он мечтал увидеть, как мы с Карлом поженимся и осчастливим его наследником или наследницей. А значит, судьба космолета выглядела туманной. Требовалось либо отказаться от «Гране», если Карл-Макс не захочет принимать на себя командование – либо устроить какую-то экспедицию по заказу Межгалактического альянса, чтобы она хорошо финансировалась, а в случае неудачи выплачивалась бы солидная страховка. Похоже, время вольного одиночного космоплавания подходило к концу. На это решались лишь завзятые авантюристы или пираты. Два барона не принадлежали ни к тем, ни к другим. Они были скорее фрилансерами в старинном, средневековом смысле, то есть вольными рыцарями.
Карл-Макс старался не посвящать меня в эти проблемы, считая, что мне вполне хватает своих. Но виделись мы теперь много реже, чем раньше. Когда он мог, он приходил в дом семьи Киофар, который стал теперь также домом семьи Цветановых-Флорес. Его принимали со всею сердечностью и ублажали, как если бы это он был принцем, а не Ульвен. Я старалась развлечь его и, по возможности, приласкать (ох уж этот мне этикет!), Иссоа демонстрировала ему свои успехи в освоении скрипки, Илассиа рассказывала о водной фауне Тиатары, Виктор лез обниматься и карабкался на плечи, моя мама пела задорные мексиканские песенки на испанском и юкатекском, папа вспоминал интересные эпизоды из жизни на Арпадане – а Ульвен наслаждался этой радостной атмосферой и временами отпускал привычные шутки, без всякого яда, но со свойственным ему остроумием.
В глубине души я понимала, что долго всё это продлиться никак не могло. Нам всем нравилось жить единой нескучной разнопланетной семьей, но через какое-то время хозяйкой дома предстояло стать Илассиа. Хотя мы с ней давным-давно объяснились насчет ее и моих отношений с Ульвеном, и она не считала меня соперницей, мне не следовало делить кров и стол с новобрачными. Карл-Макс, в свою очередь, не мог поселиться здесь как мой муж, это не подразумевалось никакими обычаями, ни земными, ни уйлоанскими. Мама, пока братик Виктор был маленький, занималась его воспитанием, а в свободное время с удовольствием помогала Иссоа, но папе уже становилось скучно без какого-то серьезного дела. Уходить на покой в его возрасте преждевременно, это понятно. Он начал подыскивать, чем бы заняться на Тиатаре, и советовался об этом с Ульвеном. Постепенно близился день, когда нам следовало расстаться, чтобы каждая из семей развивалась самостоятельно, не теряя связи друг с другом.
И… мне начинало казаться, будто Иссоа весьма благосклонно посматривает на молодого доктора Эллафа Саонса. Он безмерно смущался вниманием принцессы императорской крови, и вдобавок известной певицы (секрет «Лорелеи», чьи альбомы продолжали вызывать восхищение знатоков, стал такой же прозрачной фикцией, как настоящая личность «профессора Джеджидда» в Колледже космолингвистики). Но Иссоа не могла не нравиться Эллафу, это ясно. Она сумела бы очаровать даже каменного истукана. Я немного побаивалась, что из ее музыкальных занятий с Карлом тоже может выйти какой-то невообразимый и невозможный роман, однако после знакомства с симпатичным доктором Эллафом мне стало ясно: что больше не нужно тревожиться за душевный покой моего жениха. Иссоа и Карл оставались друзьями, а вот Эллаф… Он, похоже, сходил с ума по сестре Ульвена. Но таил свои чувства, как и она.
Мы предчувствовали перемены и с готовностью шли им навстречу. Нам казалось, худшее позади, можно ничего не бояться, и впереди нас ждет только дружба, радость, любовь и великое счастье.
Нападение на защите
Магистерская была готова. Профессор проверил текст, выловил с десяток неточностей, ехидно проехался по адресу «барышень-космолингвисток» – и разрешил переслать мой труд в деканат. Он относился ко всему предельно ответственно, ведь вслед за заглавием и именем автора значилось: «Научный руководитель – профессор Джеджидд». Если я защищусь успешно, к моему имени будет добавлено сакраментальное слово «магистр», и работа станет официально доступной во всех инфоцентрах этой части Вселенной. А может быть, и за ее пределами. В том числе на Земле.
Защиты магистерских в Колледже космолингвистики больше напоминают праздник, чем строгий экзамен. Никакой анонимности здесь не предполагается, все ведь знают, кто на какую тему и под чьим руководством пишет работу. Процедура публичная и похожа на парад выпускников и на состязание их наставников. Присутствовать могут и преподаватели, и студенты, и даже родственники – вход свободный.
Далеко не всякий, завершающий полный курс обучения, претендует на степень магистра. Некоторые получают диплом без степени, это ничуть не зазорно. Другие не доводят магистерскую до конца или предпочитают не выносить на защиту – она учитывается в документах, но остается в архиве Колледжа на правах обычной экзаменационной работы. Бывает, рецензенты высказывают пожелания внести в представленный текст исправления, и если студенту с его руководителем удается сделать это оперативно, то степень может быть присуждена, а сама работа разослана по инфоцентрам. Но, если уж выпускник дошел до защиты, преднамеренно его не заваливают, и уже тем более не сводят личных счетов с руководителем. Вся критика обусловлена только заботой о репутации Колледжа космолингвистики.
Мой случай казался ясным и совершенно беспроигрышным. Одна из лучших студенток, всезнайка, отличница, полиглот, любимая воспитанница язвительного и придирчивого профессора Джеджидда, который неоднократно устраивал мне разносы при всех, когда я небрежничала и ленилась, – «та самая Юлия», которую под конец зауважал даже страшный профессор Уиссхаиньщщ, космическая героиня…
Текст мы вылизали до противности, в нем не осталось ни малейших огрехов. Примеры на всех языках приводились в их собственной письменности, сопровождаясь транскрипцией на космолингве. Иллюстрации включали таблицы, графики, картинки, аудиофайлы и даже недлинные видео.
Рецензентами по решению деканата стали профессор Чаро Чараки, бывший руководитель Маиллы, у которого я некогда изучала фонетическое моделирование и раравийский язык, и профессор Лори Кан, преподаватель общей теории языкознания и истории земных языков.
Профессор Чаро Чараки высоко оценил мой труд, огласив лишь несколько несущественных замечаний. Например, упрекнул меня в том, что я нигде не использовала свое знание раравийского, между тем это стоило бы сделать хотя бы ради сравнения. Я обещала ему включить эти сведения в пару таблиц. Поправка пустячная, просто в два клика.