Око Марены
Шрифт:
– Кощунствуешь, сын мой, – укоризненно заметил отец Николай.
– Ничуть, – не согласился с ним князь. – Я просто имел в виду, что ему, при всей его гениальности, как раз времени-то и не хватило, чтоб в голову остальных прописные истины вдолбить. Он же всего год проповедовал, так?
– По одним источникам – год, по другим – три, – пожал плечами священник.
– Все равно мало, – махнул рукой Константин. – Вот и получилось, что частично его не поняли, частично исказили, а частично пропустили мимо ушей. Причем началось все уже с его апостолов, то есть учеников. А все почему? – вновь вопросил Константин и тут же сам ответил: – Времени у него очень мало было. Потому мне бы и хотелось, чтобы у тебя его не год, три или пять было, а очень и очень много – несколько десятилетий. За это время у нас не только академии, но и профессора первые появятся, не говоря уж о множестве студентов. Вся молодежь сплошь и рядом грамотной станет благодаря обилию школ, а случись что – все от мала до велика под ружье встать смогут, – и, заметив, как от его последней фразы настороженно встрепенулся священник, тут же поправился: – Это я образно про ружье сказал. Просто нерушимый пеший строй имел в виду, который ни одной коннице одолеть не под силу будет.
Константин вновь прошел к столу и снова черпанул ковшиком из братины. На сей раз он разлил вино сразу в два кубка и подал один из них отцу Николаю:
– Давай, отче, выпьем с тобой за здравие. Твое, мое, Славки, Миньки, да и за всю Русь святую. А еще за то, чтобы мы, помирая, ни в чем себя не могли упрекнуть. Пусть не все у нас из задуманного получится, это уж как водится, но оно и не столь важно. Главное, чтоб мы сами уверены были – делали все, что могли.
Они легонько, почти неслышно, чокнулись, молча выпили, и отец Николай, так же не говоря ни слова, перекрестил Константина и со вздохом вышел.
Оставшись один, князь задумался, куда ему завтра лучше всего поехать: то ли в Ожск, самолично посмотреть, как там дела у Миньки продвигаются, то ли в Переяславль, где он задумал устроить с Вячеславом что-то вроде стратегического продовольственного склада для будущих нужд армии. Или же… Надо было всюду.
– Вот черт! Ну не разорваться же мне! – ругнулся он в сердцах и разумно рассудил: – Утро вечера мудренее, так что завтра на свежую голову и обдумаю – куда в первую очередь податься.
Однако судьба распорядилась иначе. Он уже совсем было надумал отправиться к Миньке, но тут в дверях появился растерянный Епифан и молча протянул князю маленькую фигурку Перуна.
– Радомир принес, – пояснил он. – Сказал – князю передать, а сам назад уже утек. На словах же токмо и поведал, что Всевед тебя к завтрему к себе ждет, – и озабоченно поинтересовался: – Уж не случилось ли чего с волхвом?
– Съездил… Везде и успел, – хмуро протянул Константин, с неприязнью разглядывая маленького, грубо вырезанного божка. – Уж больно ты не ко времени в гости заявился, – с укоризной заметил он ему.
Разумеется, в ту пору у Константина поначалу не было никаких особо далеких стратегических планов, чтобы там ни говорили другие историки во главе с многоуважаемым академиком Ю. А. Потаповым. До того ли ему было, когда все время приходилось отбиваться от воинственных соседей. Долгосрочное планирование было придумано значительно позднее и в гораздо более спокойные годы. А вся логика событий того времени подсказывает, что он ставил перед собой одну-единственную локальную задачу – отстоять независимость родного Рязанского княжества, над которым в ту пору нависла очень серьезная угроза со стороны северных соседей.
Глава 10
Мертвые волхвы
Стоим мы слепо пред Судьбою.
Не нам сорвать с нее покров…
Я не свое тебе открою,
А бред пророческий духов…
Ранним утром следующего дня Константин, в сопровождении неизменного Епифана на облучке, выехал по хорошо известной ему зимней дороге. Помимо самого князя, в санях имелась теплая шуба – для старика, еще кое-что из вещей, пара мешков с едой и добрый бочонок с медом.
Полозья саней катили легко, несмотря на то что снега было на удивление мало. Небольшой морозец легко пощипывал княжеские щеки, а пара застоявшихся в конюшне без дела лошадей весело несли Константина к заветной дубраве. Погожий зимний денек приятно освежал, и казалось, что даже яркое солнце и глубокая синева неба тоже ликуют вместе с Константином, разделяя его восторг и какую-то беспричинную щенячью радость.
– Господи, и как же мало надо человеку для счастья, – вздохнул он, озирая бескрайние просторы заснеженных рязанских полей, раскинувшихся по обе стороны от еле-еле накатанной дороги.
Судя по всему, с жертвоприношениями у волхва была серьезная проблема.
– Енто ты и впрямь в самое яблочко угодил, княже, – охотно поддержал его верный Епифан. – Такой шири ни в одном княжестве нетути. Ох и щедр вседержитель к Рязани стольной, – но тут же добавил озабоченно: – А со снегом ноне поскупился. Ежели так и дальше пойдет, то все жито на корню посохнет.
Когда они подкатили к дубраве, было совсем светло, но яркие слепящие краски зимнего дня уже слегка потускнели, предвещая скорое наступление сумерек. Торопясь успеть до темноты, они вдвоем – Константин барским замашкам так до конца не выучился и потому выгружал и таскал все наравне с Епифаном – быстренько перенесли все привезенное в глубь рощи, где у Всеведа было устроено небольшое хранилище для припасов. Вырытая под корнями старого полузасохшего дуба полуземлянка с трудом вместила в себя все, что они привезли.
А вот идти дальше в самую чащобу Константину пришлось одному. Невесть откуда вынырнувший Радомир строгим тоном предупредил Епифана, чтобы тот ныне ждал князя прямо здесь, на опушке. Предупредил и, пока князь взваливал на одно плечо бочонок с медом, а на другое – куль со снедью, всякими медовыми коврижками и прочими сластями для юного помощника старого волхва, уже исчез, причем так быстро, что Константин даже не заметил – в какую сторону. Впрочем, места были ему знакомы, и он уверенно пошагал дальше один.
Вскоре перед его глазами открылась заветная полянка. Была она совсем маленькая, овального размера и в самом широком своем месте не превышала и десяти метров. Снег лежал только в самой ее середине, да и то не всюду, а под могучими дубами, охранявшими ее, земля была совсем обнажена.
В дальнем углу полянки, вытянув руки вдоль тела, лежал старый волхв. Глаза его были закрыты, а руки сложены на груди. Словом, помер человек. Однако не успел Константин испугаться случившемуся, как Всевед еле заметно пошевелился и открыл глаза.