Око Марены
Шрифт:
– А его прапраправнук святой Дмитрий Донской? – возвысил голос отец Николай. – И ему ведь тоже смерть придет, хоть он еще не рожден.
Одначе те вои, кои в голове дружины стояша и раны несчетна получаша во славу княжую, тако же бысть в обиде на Константина и тако оному князю рекли: «Должон княже землю, угодия прочии и людишек давати нам, ибо коли сего не буде, и княже над землицей онай буде сидети аки скряга над калитой, то некому буде опосля за князя оного воевати». Но Константине-княже мудрым словесам не вняша и дружину свою в гладе и хладе держаша злобна, аки смердав чумазых, и бысть потому распря и замятия изрядна в становище воев ево…
И бысть по всей земле Резанскай молитвы жаркия о здравии князя Константина, ибо един князь володел ратарями, смердами и прочими людишками тягловыми и в обиду их не даваша никому и сам защищаша. И прозваша за то князя Константина свово люд простой Божиим заступником…
Трудно судить о том, что побудило князя Константина полностью отказаться от боярской прослойки и попытаться обойтись вовсе без нее, оставив лишь боярские звания и почти целиком лишив их всяческих привилегий. Подлинных бояр того времени у Константина можно по пальцам пересчитать – Батыра, который в скором времени скончался, а также Хвощ да Коловрат, да и то в отношении последних не до конца ясно – владели они землями и крестьянами или имели, как и остальные, лишь боярское звание. Ясно одно: процесс этот был нелегким, достаточно болезненным, и недаром одна из летописей смутно намекает на раздоры, происходящие среди рязанского руководства. Однако самодержавие, к которому стремился этот умный и дальновидный князь, неумолимо диктовало свои суровые требования, и Константин неуклонно их выполнял.
Трудно сказать, каких высот он добился бы в конечном итоге, если бы не ряд объективных трудностей и препятствий, которые ему постоянно подкидывала судьба на жизненном пути. Что же касается прозвищ князя, то их он получил от современников немало, но о безмерной благодарности народа наиболее красноречиво говорит, пожалуй, то, которое неоднократно встречается нам в летописях, – Божий Заступник. Более высокого звания вряд ли кто удостаивался на протяжении всей истории, причем не только в нашей стране, но и в Европе. Практически в каждой стране имелся король, царь или император, прозванный Великим: во Франции Карл I, в Польше – Казимир III, в Германской империи – Фридрих II и т. д. Государей, вводивших в своих странах христианство или просто щедро наделяющих ее землями, крестьянами и прочими богатствами, благодарная церковь после смерти и вовсе объявляла святыми и даже равноапостольными. Таковы Константин I в Византийской империи, Олаф в Норвегии или Владимир на Руси. Звание же Константина Рязанского уникально и аналогов не имеет.
Глава 9
Я планов ваших люблю громадье
На жестокость нужно отвечать жестокостью. В непротивлении злу насилием есть своя прелесть, но оно на руку подлецам.
Затянувшуюся паузу первым нарушил Вячеслав.
– А почему вы, отец Николай, решили, что в шатре непременно Невский будет? – озадаченно спросил Вячеслав, не понимая, из-за чего заново разгорелся сыр-бор вокруг, казалось бы, давно решенного дела. – И потом, если мне память не изменяет, он же сейчас вообще салага. Кто его на войну с собой потащит? А уж Дмитрий Донской и вовсе из другой оперы.
– Иной салага… – буркнул Минька недовольно, решив, что это камень в его огород, но Вячеслав, не дав ему договорить, тут же миролюбиво заметил:
– О тебе вообще речи нет. Ты у нас гений. А Невский сейчас даже не твоих лет, а самый настоящий молокосос младшего дошкольного возраста. Так что я тебя, княже, не понимаю и твоего безутешного горя разделить с тобой никак не могу.
– Он его возьмет с собой, Слава. Он его обязательно возьмет. И вообще Ярослав без него пока никуда. – Константин устало вздохнул и потянулся к своему кубку с вином. Одним махом он лихо опрокинул содержимое. Опростав кубок до дна и задумчиво разглядывая пустую посудину, он пояснил: – Не родился еще Александр. В виде сперматозоидов он пока у отца его лежит. На хранении. А батька его как раз князь Ярослав и есть.
В ответ Минька только присвистнул, а Вячеслав растерянно развел руками, не зная, чего тут сказать.
– Ты не злой, княже. Но когда он, – отец Николай указал на воеводу, – руками своих стрелков сотворит непоправимое зло для земли русской, то оно свершится от твоего имени. И как ты мыслишь, кого в этом случае станут проклинать люди?
– А когда он родится? – поинтересовался Вячеслав смущенно. – Я, конечно, понимаю, что военный человек должен знать биографии всех своих знаменитых героев-полководцев как «Отче наш…», но как раз с датой рождения именно Александра у меня маленькая запинка. Запамятовал я.
– Запамятовал, Можно подумать, что ты помнишь, когда Невская битва была или Ледовое побоище, – фыркнул Минька.
– А сам-то, сам-то, – возмутился воевода.
– Я технарь. Мне можно, – парировал Минька. – А вот тебе, вояке, стыдоба.
– А чего стыдоба-то? Я как раз знаю, – не сдавался Вячеслав.
– Ну и когда, когда? – не отставал Минька.
– Это было… э-э… – воевода посмотрел на гладкий желтоватый пол, затем перевел взгляд на окно и утвердительно кивнул головой: – Ну, точно. Все сходится. Именно тогда это и произошло.
– Когда?
– В тринадцатом веке, – невозмутимо ответил Вячеслав.
– Стало быть, так, отче, – Константин наконец отставил кубок в сторону и встал из-за стола. Он уже был готов произнести свое решение, но потом потянулся за плавающим в братине ковшиком. Неспешно зачерпнув им вина, он так же неторопливо перелил его себе в кубок и заглянул в него задумчиво, будто ожидал увидеть в нем что-то иное, а не дорогое, ценою в три гривны серебром за ведро [112] , фрязское вино.
112
Ведро – одна из мер жидкостных тел в то время и была равна примерно 12,3 литра.
Воспользовавшись паузой, Минька тихонько поинтересовался у отца Николая:
– А действительно, когда он родился-то?
Тот негромко произнес:
– В тысяча двести двадцатом году. Даже зачатия и то ждать надлежит более года, ибо с первого марта только начнется тысяча двести восемнадцатый год.
Услышав это, Вячеслав озадаченно почесал в затылке. Но тут раздался голос Константина. Он был негромок, но звучал ясно и отчетливо:
– Огонь, воевода, надлежит вести по княжеским шатрам, вне зависимости от того, кто в них находится. Либо Рязань падет, либо Ярослав погибнет. Выбор небольшой, сам видишь, и я его сделал.
– Одумайся, княже, – в молитвенном жесте, сделав лодочкой руки и протягивая их просительно к Константину, воззвал к нему еще раз отец Николай. Минька и Вячеслав молчали.
– Я уже думал, – коротко ответил князь. Он слегка отхлебнул из кубка и продолжил: – Не забудь, отче, что в той официальной истории не было нас. В той истории, которая произошла, Ярослав не испытывал мук позора, оттого что разбил его наголову под Коломной какой-то вшивый рязанский князек, да еще тезка его старшего брата. И он не испытал боли от гибели сразу трех своих родных братьев. И на Рязань он никогда больше не ходил, а сейчас придет. И учитывая все это, да еще представив, что мы все-таки грохнем у Александра его отца в одной из битв, пусть позднее, когда произойдет долгожданное зачатие его второго сына…
– А первый кто? – не утерпел Минька.
– Федор, – коротко ответил Константин. – Но он умрет совсем юным, еще до Александровых побед, – и, снова повернув голову к отцу Николаю, продолжил: – Так вот, представив все это, я больше чем уверен, что даже если княжича назвать Александром, он уже будет совсем не тем великим героем и святым. И еще одно. Откуда тебе, отче, известно, что тот же княжич Василько, о котором, несмотря на его молодость, так хорошо отзывались летописцы, будет хуже, чем неродившийся Александр.