Око Силы. Трилогия. 1937 -1938 годы
Шрифт:
Он чуть было не назвал фамилию Тернема, но вовремя сдержался. Бертяев слушал невозмутимо, время от времени поглаживая разнежившегося Левиафана.
– Знаете, Афанасий Михайлович, у нас все старики были уверены, что Сталина вот-вот прикончат – как Марата. Но на все сто пятьдесят миллионов не нашлось Шарлоты Корде! Чего же ждать от этого народа?
Бертяев ответил не сразу. Он осторожно опустил на пол кота, вызвав у того недовольную мину, слегка пригубил коньяк и откинулся на спинку кресла.
– Вы процитировали Пушкина. «Вашего», как вы изволили выразиться... Да, стадам не нужна свобода. Но это не овцы, – это люди. А человек слаб. Мы привыкли повторять это не задумываясь, но человек действительно слаб. «Не судите, да и не судимы будете», – помните?
– «Милосердия ищу, а не жертвы», – кивнул Бен. – Интересно, что сказал бы Христос, побывав в Эс Эс Эс Эр?
Ненавистное название он произнес, тщательно выделяя каждый слог.
– Я не теолог, но насколько я помню, Господь даровал людям свободу воли. Они могли сделать со своей жизнью что угодно – и решили жить в Большевизии. Разве они жертвы? Честное слово начинаешь верить, что здесь в самом деле провели сплошную лоботомию...
– А если это так? – Бертяев говорил негромко, в голосе ощущалась глубокая, скрытая боль. – Для лоботомии не обязательно вскрывать череп... К тому же, многим не просто вскрыли череп – им снесли головы. То, что происходит «у нас», как вы говорите, не фарс, Бен. Это – трагедия, страшная, еще невиданная. Дело не в Сталине, и даже не в большевиках. Самое ужасное, что мы пока не можем даже понять причину всего этого. И дай Бог, чтобы потоп не затопил и ваш... Марс. Поэтому я никуда не уеду. Конечно, многих надо вывозить немедленно – таких, как Стрешнев. Кстати, спасибо вам за него. Эта милая девушка, которая так похожа на вас...
– Сестра, – улыбнулся Бен. – Люба. А если точнее – Лу.
– Что за имена? – драматург удивленно развел руками. – Вы – Бен, Люба – Лу, ваш друг...
– Джон, он же Чиф, – подсказал его собеседник. – Ну... Нам это нравится. Может, мы на Тускуле действительно становимся новым народом?
– И вам не больно... – тихо договорил Бертяев. – Хорошие, воспитанные мальчики и девочки...
В этот вечер Лу задержалась у больного. Вышло это неожиданно. Каша была сварена, укол сделан, и «патронажная сестра» уже надевала пальто, когда в дверь постучали и на пороге появился улыбающийся Володя Синицын.
– Ага, все в сборе! – заявил он, пожимая руку девушке. – Вячеслав, я тебе принес фейхоа. Вкус – необыкновенный и полезное до невозможности... Да ты, смотрю, повеселел!
Действительно, Вячеслав Константинович выглядел теперь бодрее. То ли помогло чудодейственное лекарство из плесени, то ли подействовало простое человеческое участие, но художник заметно ожил, начал поговаривать о работе и даже время от времени брал в руки карандаш, набрасывая что-то на обрезках альбомных листов. Синицын забегал почти каждый вечер, принося гостинцы и стараясь поднять настроение. Кто он такой, Люба так и не поняла. Художник знал его давно, но о прошлом в ее присутствии друзья никогда не заговаривали.
Володя отказался от чая, и они принялись за фейхоа. Лу слушала очередные столичные сплетни, которыми щедро делился гость, думая о том, что больного нужно как можно скорее уложить в настоящую больницу. Бен уже послал просьбу в Сент-Алекс, ответ должен был прийти в ближайшие часы...
– Люба, что невеселы? – обернулся к ней Синицын. – Надеюсь, на работе все в порядке?
Упоминание о мифической больнице, где якобы числилась «патронажная сестра», сразу же заставило насторожиться.
– Ей достается, – усмехнулся художник. – Такие больные, как я, удивительно капризны!.. Володя, ты о чем-то рассказывал?
– А! – кивнул тот. – Точно... Ты своего однокурсника помнишь? Неркулова?
Вячеслав Константинович улыбнулся.
– Знаете такого, Люба?
Девушке оставалось сослаться на провинциальное происхождение. Володя поразился:
– Не знать Неркулова? Да это сейчас главный ваятель по части вождей! Лениных отгрохал уже не меньше дюжины...
– Четырнадцать, – уточнил больной.
– Вот-вот. Сейчас Дом Советов строится – знаете? Так там намечается скульптура вождя – сто двадцать метров! Этакий Колосс Родосский!
– Со смотровой площадкой на лысине, – добавил Стрешнев совершенно равнодушным тоном.
Лу хотела спросить: «А зачем?», но удержалась. Очевидно, гражданам СССР такое должно быть понятно и без пояснений.
– У него, говорят, в мастерской товарищ Ленин стоит в полный рост и, так сказать, а натюрель...
– Правда, – кивнул художник. – Изучает натуру. Все-таки профессионал...
– А недавно заказали ему бюст Кутузова. Сам Ворошилов заказал. Неркулов стараться не стал – отдал помощникам, а сам поехал в Крым отдыхать. Слепили, Неркулов вернулся, привезли Ворошилова...
Стрешнев не удержался и хмыкнул.
– Появляется Неркулов, нарком к нему, а тот еле жив. Лицо такое, будто лимон съел, а главное – левый глаз открыть не может. Ворошилов, добрая душа, давай расспрашивать. А тот и говорит, что пострадал из-за Кутузова. Настолько вжился в образ, что пришлось месяц ходить в повязке. В результате – нервный тик. Маршал давай его утешать... Выпили, закусили, бюст, конечно, Ворошилов одобрил, и только потом... Люба, догадайтесь.
– Н-не знаю, – растерялась Лу. – Бюст не понравился?
Володя расхохотался.
– Неркулов сообразил, что у Кутузова не было не левого, а правого глаза, – закончил вместо Володи художник. – Я об этом слыхал, еще когда был студентом, но рассказывали не о Неркулове и Ворошилове, а об Антокольском и генерале Драгомирове.
– Неужели врут? – огорчился Синицын. – Жаль!
– Ну, почему врут? – не согласился Стрешнев. – Фольклор! Знаете, по-моему, Неркулов просто издевается над этими «меценатами». Лепит им чудищ! А выходит, между прочим, талантливо – действительно, памятники эпохи. Вроде половецких идолов...