Окончательно мертв
Шрифт:
Путанная фраза, согласна, но он понял.
— Ты Пам называешь шестеркой? — На его губах мелькнул призрак улыбки. Потом он снова обиделся. Это видно было, потому что он начал отпускать тормоза. — Я не обязан крутиться под рукой, чтобы ты видела. Я — шериф. А ты… ты моя свита.
Я чувствовала, что у меня отвисла челюсть, но не могла ничего сделать. «Муха влетит», — говаривала моя бабушка, и у меня было такое чувство, что их целая куча влетела.
— Твоя свита? — выговорила я, кое-как овладев речевым аппаратом. — Знаешь, куда ну тебя с твоей свитой? Не тебе мне приказывать!
— Ты обязана поехать со мной на конференцию, — сказал Эрик, гоняя желваки на скулах и блестя глазами. — Вот почему я позвал тебя в Шривпорт — договориться о времени и условиях.
— Я никуда с тобой ехать не обязана. Твои приказы отменены старшим по званию, приятель.
— Приятель? Приятель?
Дальше все покатилось бы под гору, если бы в это время не появился Квинн. И не на своем грузовичке, а на «линкольне континенталь». У меня был момент чистого снобистского удовольствия, когда я подумала, что на нем прокачусь. Брюки я выбрала отчасти потому, что думала о необходимости залезать в грузовик, но с тем же удовольствием я проедусь в роскошном автомобиле. Квинн перешел через газон и с незаметной быстротой взлетел на крыльцо. Вид у него был не такой, будто он спешит, но вдруг он оказался здесь, и я ему улыбнулась, и выглядел он великолепно. Темно-серый костюм, темно-лиловая рубашка и галстук, где в полосочку перемежались эти два цвета. У него была одна серьга — простой золотой обруч. Эрик показал клыки.
— Привет, Эрик, — спокойно поздоровался Квинн, и его густой голос вызвал у меня в позвоночнике дрожь. — Сьюки, ты так хорошо выглядишь, просто съел бы тебя.
Он улыбнулся мне, и трепет в позвоночнике переместился в совершенно иную зону. Никогда бы не подумала, что в присутствии Эрика мне покажется привлекательным другой мужчина. Значит, я ошибалась.
— И вы тоже очень хорошо выглядите, — ответила я, пытаясь не сиять, как идиотка. Неэлегантно было бы пустить слюни от восторга.
— Что ты наговорил Сьюки, Квинн? — спросил Эрик.
Двое высоких мужчин оглядели друг друга. Я не думаю, что я была источником их вражды. Я была симптомом, а не болезнью. Что-то тут было более глубокое.
— Я сказал Сьюки, что королева требует ее присутствия на конференции в составе ее делегации, и что приглашение королевы выше твоего, — ответил Квинн ровным голосом.
— И с каких это пор королева передает приказы через оборотней? — спросил Эрик с презрением в голосе.
— С тех пор, как этот оборотень оказал ей ценные услуги в сфере бизнеса, — ответил Квинн без колебаний. — Мистер Катилиадис сказал ее величеству, что мои дипломатические способности могут быть полезными, а мои партнеры с радостью предоставили мне свободное время для выполнения любых поручений, которые она соблаговолит мне дать.
Не уверена, что поняла все тонкости, но общий смысл до меня дошел. Эрик был разгневан — если употребить поэтическое слово из моего календаря. На самом деле он так злился, что из глаз чуть ли не искры сыпались.
— Эта женщина была моей, и она все еще моя, — сказал он тоном таким уверенным, что я подумала: надо бы посмотреть, нет ли у меня тавра сзади.
Квинн перевел взгляд на меня:
— Крошка, ты действительно его? Или нет?
— Нет, — ответила я.
— Тогда поехали смотреть шоу, — сказал Квинн.
Он не казался испуганным, даже озабоченным не казался. Это его истинная реакция, или он сохраняет лицо? Так или этак, а это производило впечатление.
По пути к машине мне пришлось пройти мимо Эрика, и я посмотрела на него, потому что не могла сдержаться. Быть к нему так близко, когда он так зол, небезопасно, и я должна была оставаться начеку. Эрику редко кто переходил дорогу в серьезных делах, и аннексия меня королевой Луизианы — его королевой — это было серьезное дело. Да и еще мое свидание с Квинном застряло у него в горле. И придется ему это проглотить.
Потом мы сели в машину, пристегнулись, и Квинн отлично вывел «линкольн» задним ходом на Хаммингберд-роуд. Я выдохнула, медленно и осторожно, а успокоилась окончательно только через несколько минут. Руки постепенно разжались, я заметила, что нарастает молчание, и мысленно себя встряхнула.
— Вы часто бываете в театре, когда разъезжаете? — спросила я, чтобы завязать разговор.
Он засмеялся, и этот глубокий и густой звук наполнил салон.
— Да, — сказал он, — я хожу в кино, в театр и на любые спортивные события, которые застаю. Люблю смотреть, как кто-то что-то делает, а телевизор смотрю мало. Мне приятнее выбраться из дома или из номера в отеле и смотреть вживую, или же самому участвовать.
— Так вы танцуете?
— Танцую, — покосился он на меня.
— Я очень люблю танцевать, — улыбнулась я. — И очень неплохо умею это делать, хотя мало бывает возможностей этим заняться. Пою я не очень, — призналась я, — зато очень, очень люблю танцевать.
— Звучит многообещающе.
Я подумала, что нам еще предстоит посмотреть, как пройдет сегодняшний вечер, и то еще нескоро куда-нибудь выберемся танцевать, но зато хотя бы мы выяснили, что есть такая вещь, которая нравится обоим.
— Кино я тоже люблю, — сказала я. — А на спортивных событиях… кажется, не бывала ни разу, если не считать школьных соревнований. Но на эти я хожу. Футбол, баскетбол, бейсбол… На все хожу, когда работа позволяет.
— А сама в школе спортом занималась? — спросил Квинн.
Я созналась, что играла в софтбол, а он рассказал, что занимался баскетболом. Учитывая его рост, совсем не удивительно.
С Квинном оказалось легко разговаривать. Он слушал, когда я говорила. Он отлично вел машину — по крайней мере, не ругался на других водителей, как Джейсон. Мой брат, когда ведет машину, становится совершенно нетерпимым.
Я ждала, когда упадет второй сапог. Ждала того момента — ну, вы меня понимаете, — момента, когда твой кавалер сознается в чем-то, что ты никак принять не можешь: объявляет себя расистом или гомофобом, заявляет, что женится только на баптистке (южанке, брюнетке, марафонской бегунье — вообще любое «только»), сообщает о детях от первых трех жен, говорит, как он любит, когда его бьют палкой, или пускается в воспоминания о том, как в детстве надувал лягушек и мучил котов. После этого, уж как бы весело ни было, понятно, что ничего не будет. И мне не надо даже ждать, чтобы он сам об этом заговорил: я это могу у него в голове прочитать еще до первого свидания.