Окрашенное портвейном (сборник)

Янс Георгий

– Последнее, ты правильно сказал. Выжжено все. Украли все, что можно украсть. Только Василий Иваныч я про партию и правительство не очень понял. О решениях, какой партии ты говоришь?

– Не обижайся Александр, но вопрос ты задаешь дурацкий. Если есть правительство, то обязательно должна быть партия. Какое же правительство без партии? Мы же всегда говорим: «Решения партии и правительства в жизнь». Но и я не обижаюсь на твои дурацкие вопросы. Такая у нас, у просветителей планида – гореть и никаких гвоздей. Наливай.

Так они и беседовали час

за часом. Скока за эти дни и часы бесед настолько проникся симпатией к Чапаеву, что даже произнес тост, что для него было совсем непривычно: «За самого лучшего вице – мэра в Паранойеве».

Василий Иванович уточнил: «И в Паранойевском районе».

Уже издали Татищев увидел, что Алла ждет его около сельсовета.

– Извини, припоздал. Не рассчитал дорогу по времени.

– Да, ничего. Всего-то на пятнадцать минут опоздал. Куда пойдем? Хочешь ко мне?

Татищев на секунду задумался. Он понял, что ночь в постели с Аллой ему обеспечена, иначе, зачем звать, поэтому предложил:

– Пойдем к реке сходим. Я бы даже искупаться не отказался, а потом уже к тебе. Устроим праздничный ужин. Идет.

– Давай так. Ты – гость. Только я купаться не собираюсь, – предупредила Алла.

– Что так? – слегка расстроился Татищев. – Думал, поплещемся вместе. Как в молодости, тогда.

– У меня купальника нет. А голышом – возраст уже не тот. Дома у меня поплещемся, только не в реке.

Петр Алексеевич не стал настаивать, но Аллин цинизм покоробил его. Хотелось ему того же, но как-то по – романтичнее, с намеками и полунамеками, а не так откровенно. Хотя, в конце концов, на одну– две ночи можно и так, без реверансов и вечерних купаний.

– Как живешь? – начал он дежурную беседу.

– Нормально живу. Хотелось бы лучше, но и так вроде неплохо.

– Ты замужем?

– Петя, ты – солидный мужик, а такие дурацкие вопросы задаешь. Я же тебя домой пригласила.

– Может, ты меня с мужем хотела познакомить.

– Ага, привела и сказала бы: «Вот, муж, знакомься. Мой первый любовник».

– Извини, глупость спросил.

– Ладно, проехали. Была замужем. Не сложилось. То ли он ушел от меня, то ли я его выгнала. Мне, кажется, что я его выгнала. Да, какая теперь разница. Детей у меня нет. С матерью живу. Отец два года назад умер. Пьяный под трактор попал. Мать, наконец, себя человеком почувствовала. Жизни не нарадуется. Даже не представляла, что другая жизнь бывает. А ты-то, как сам?

– Тоже свободный человек. Могу точно сказать, что жена меня выгнала. Сын есть. В этом году школу заканчивает.

– Я думала, что ты в Москве в солидной газете работаешь. Вроде бойко начинал. А ты здесь у нас, – то ли с сожалением, то ли с разочарованием произнесла Алла.

– Работал в Москве, в центральных газетах. Но тоже выгнали. Проблемы у меня с этим были, – Татищев щелкнул себя по горлу. – Сначала из газеты выставили, потом и жена тоже самое сделала. Вот такая последовательность.

Петр Алексеевич рассказывал безо всякой горечи и обыденно. В этом проявлялось не умение стойко

переносить удары судьбы, а просто безразличие к самому себе. Пусть все идет, как идет. Может быть, где-то в самых потаенных уголках его души еще и тлел уголек надежды на изменения к лучшему. Кто знает? Только он и сам этого не знал.

– Вернулся в родные пенаты. Стал главным редактором газеты, в которой когда-то начинал. Работа интересная, местами даже творческая.

– Только ты не очень-то похож на довольного человека. Глаза у тебя какие-то безразличные, – посмотрела ему в лицо Алла.

– Не безразличные, а утомленные жизнью.

– Какая разница. В глазах все равно пустота.

– Вот мы вроде и пришли, – сменил тему Татищев.

Они подошли к пологому берегу реки, который и был местом купания. Повсюду валялись пустые консервные банки и бутылки.

– Раньше чище здесь было. Или я ошибаюсь? – спросил Татищев.

– Нет, Петя не ошибаешься. Только и мы другие были. На двадцать лет моложе. И тоже, наверное, чище.

– Ты, Алл, прямо, как философ рассуждаешь, – удивился Татищев. – Ладно, я пойду, искупаюсь.

– Иди. Я на берегу посижу, на тебя посмотрю.

Когда Петр Алексеевич разделся до плавок, Алла ощутила жалость к этому человеку. Полулысому, полуседому, с худыми руками, который стоял по колено в воде, все еще, не решаясь окунуться.

Когда он, посиневший от холода, вылез из воды, Алла спросила:

– Замерз?

– Есть немного.

Садись рядом, согрею тебя.

Татищев присел, Алла накинула ему рубашку на плечи и обняла. Он неловко повернул голову и поцеловал ее в щеку раз, еще раз. Алла вытянула шею, чтобы ему было удобнее целовать. Петр Алексеевич уже развернулся всем телом к ней. Одной рукой обнял за талию, а другой слегка, но настойчиво надавил на плечо, пытаясь уложить ее на землю.

– А вот этого надо Петя здесь делать. Пойдем ко мне, и у тебя вся ночь впереди. Тогда и продемонстрируешь свои способности.

– Можно сначала здесь, а потом всю ночь, – игриво заметил Татищев. Хотя вполне удовлетворился ее ответом, так как не был уверен даже в «сначала здесь».

– Тише, слышишь? – перебила Алла.

– Что слышишь?

– Поют.

Татищев прислушался. Теперь он явственно слышал пение. Где-то совсем недалеко довольно слаженно пели:

Мой адрес не дом и не улица.

Мой адрес – Советский Союз.

– Хорошо поют, – сказал Татищев.

– А – а, это, наверное, Скока с гостями гуляет, – заметила Алла.

– А кто такой Скока?

– Да, местный алкаш. Он пока тепло, в шалаше живет. К нему мужики все бегают пьянствовать. И наши, и из города. Эти не наши, наши так не поют, – уверенно заметила Алла. – Может, из приезжих кто.

– А вдруг это наш вице – мэр поет? – неожиданно встрепенулся Татищев. – Он большой любитель заспевать после поллитры.

Да, ты что! Будет такой человек на такой должности с нашим Скокой пить. Нет, какой-нибудь заезжий ханурик, – с полной уверенностью ответила Алла.