Окрашенное портвейном (сборник)
Шрифт:
– Только смотри, Данилыч, не подкачай. Если, что не так, я тебя в порошок сотру. Понял?
– Понял, Николай Александрович. Что мы враги себе?
Губернаторское «в порошок сотру» было не более, чем выражением наподобие «так сказать» или «мочить в сортире». На самом деле губернатор было просто милейший человек, а экзальтированные дамочки из движения «Феминистки за единую Россию» даже называли его «обаяшкой». Просто по табелю о рангах Меньшикову положено было бояться губернатора, что он исправно и делал. Субординация в делах государственных дело святое. Ведь, что может произойти, если губернаторы не будут бояться президента, мэры губернатора, а чиновники мэра? Анархия может случиться, и порушится вся вертикаль власти. Конечно, идеальная вертикаль власти – страх до бесконечности. Но вертикаль – это не идеал, а палка о двух концах, поэтому паранойевские чиновники боялись своего мэра, как хорошо выдрессированные
Паранойевский чиновничий аппарат был устроен так же, как и везде. Исчезни он, никто бы из жителей и не заметил его исчезновения, но сами чиновники от работы изрядно уставали, и даже случались переутомления от дел праведных. В других городах чиновники сами придумывали себе дела, чтобы переутомиться и сказать: «Всего себя отдаю делу служения Отечеству». В Паранойеве же о них заботился мэр, придумывая не просто дела, а работу на перспективу.
Вот и сейчас они бодрым и деловитым шагом спешили в кабинет к мэру на совещание, которое он срочно созвал после разговора с губернатором. Ни у кого из них не было и тени сомнения о тематике совещания. Надвигалось что-то грандиозное.
Мэр строго, но по – отечески оглядел своих подчиненных. Он уже избавился от привычки пересчитывать присутствующих. Об исполнительности и точности паранойевских чиновников можно слагать легенды. Считалось дурным тоном отсутствовать на совещании у мэра даже по причине болезни. Пример героического поведения подал в свое время Василий Алексеевич Голицын, руководитель администрации мэра, сидящий всегда по правую руку от Меньшикова.
Три года назад он был еще всего лишь начальником управления статистики. Должность, конечно, хорошая, с машиной, но не очень хлебная, а хотелось Василию Алексеевичу обеспечить не только свою старость, но и светлое будущее детей, и внуков. А какой может быть прибыток со статистики? Хотя прямо скажем, командир цифрам был он отменный. При нем в Паранойеве выросла зарплата и снизилась смертность, а продолжительность жизни достигла японских высот. Набираться передового опыта приезжали не только из других районов, но и областей. Демонстрируя на всевозможных совещаниях и семинарах красивые и цветные «кривые» роста, всегда добавлял комментарий, но безо всякого подобострастия: «Такие цифры стали возможны только с приходом к руководству городом Александра Даниловича, который буквально насытил паранойевский воздух своим жизнелюбием». Меньшикову голицынские графические и словесные «кривые» нравились, но повышать по службе его не спешил. Да и все хорошие должности были заняты хорошими людьми, которые рисовали графики и кривые не хуже Голицына. А начальник управления экологии и спасения утопающих к своим графикам обязательно присовокуплял стишок с обязательной рифмой к слову «мэр». Тут нужен был нестандартный ход, который смог бы и покорить, и удивить мэра одновременно.
И такой случай Голицыну представился. Как-то зимой выходя из дому, Василий Алексеевич поскользнулся и упал, да неудачно, до потери сознания. Водитель, увидев, что шеф в бессознательном состоянии, согласно инструкции, тут же позвонил в мэрию, немного погодя в управление статистики, а потом уже вызвал «Скорую». В машине «Скорой помощи» Голицын пришел в сознание и немедля приказал везти его в мэрию на планерку, потому что жутко боялся опоздать. В понедельник у мэра всегда планерка, который гневался, если кто-то из тех, кому положено не являлся. «Будь ты хоть мертвый, но на планерку изволь явиться», – любил он приговаривать, отчитывая на следующий день провинившихся. Приходили все, даже больные, одни приходили сами, других привозили. Для особо тяжелых больных в кабинете установили капельницу.
Как не торопилась «Скорая помощь», на планерку Голицын опоздал. От ужаса содеянного он снова впал в беспамятство. Так его в бессознательном состоянии и вкатили в кабинет к мэру. Меньшиков встал около каталки с телом и проникновенно произнес:
– Прошу почтить память Василия Алексеевича минутой молчания». Все встали, склонив головы в скорбном молчании.
А получилось вот что. Водитель, позвонив в мэрию, сказал секретарше, что его шеф упал, и ему теперь «киздык», подразумевая под «киздыком» потерю сознания, а секретарша поняла «киздык», как смерть. О чем тут же сообщила Меньшикову. После скорбной минуты, Александр Данилович приказал немедленно вызвать на планерку первого зама начальника управления статистики взамен умершего Голицына, тут же прикидывая быстро в уме, кого назначить на освободившуюся должность.
– Петр Николаевич, надо будет табличку дописать и завтра повесить, – обратился мэр к начальнику управления жилищно – коммунального хозяйства Демидову после минуты молчания.
Таблички были ноу – хау Демидова. Денег на ремонт домов не хватало, поэтому красили только
Идея Меньшикову понравилась. Он только спросил Демидова, а, почему нет таблички для мэра. Петр Николаевич ответил в том духе, что именем мэра назовем улицу или город. Александр Данилович физически ощутил язык Демидова у себя во рту, в районе гланд, но ответом все равно остался недоволен, заподозрив того в желании его, Меньшикова, скорейшей смерти. Поэтому идею одобрил, распоряжение о финансировании проекта подписал, но Демидова в должности не повысил. За месяц все таблички были готовы, и лежали в кабинете Демидова, дожидаясь своего часа.
– Разрешите Александр Данилович мне выйти, чтобы отдать распоряжение по табличке для Голицына? – спросил Демидов.
– Пойдешь после прощания с Василием Алексеевичем, – ответил Меньшиков. – А теперь попрошу каждого лично попрощаться с нашим дорогим товарищем. Василий Иванович, идешь первым. На лацкане пиджака Чапаева красовалась медаль «За безупречную паранойевскую жизнь», которую он получил за мужество и героизм в борьбе с терроризмом. Но из мэрского доверия после того случая все же вышел. Если бы погиб, тогда бы другое дело. Живым мэр не доверял.
Участники планерки выстроились в очередь для прощания с «дорогим товарищем» строго по ранжиру. Вслед за Чапаевым еще одиннадцать просто заместителей мэра. Заместители, конечно, не апостолы, но каждый год мэр обязательно находил в их рядах Иуду. Поиски Иуды Александр Данилович называл «плановой ротацией кадров». За заместителями шли начальники управлений, числом семнадцать, вслед – двадцать семь председателей комитетов. Кто-то целовал в лоб покойника, кто-то некоторое время стоял, скорбно склонив голову над телом. Но все обязательно крестились, иначе рисковали навлечь на себя немилость мэра, который каждое воскресенье ходил в церковь. От влажных прикосновений губ своих товарищей Голицын очнулся, но признаков жизни старался не подавать, так как еще не определился, как себя вести дальше, поэтому пока просто пытался угадать по запаху, кто с ним прощается. Начальника управления образования, Екатерину Ивановну Коменскую узнал по груди, которой она, как бетонной плитой придавила ему лицо так, что Василий Алексеевич чуть не задохнулся. А начальника управления культуры Сергея Михайловича Лефортова определил по перегару. «Вот сволочь, – подумал о нем Голицын, – никакого уважения к покойнику». Лефортов не любил покойного. Он вынужден был поднимать культуру из-за происков Голицына. Управление культуры было ссыльным местом для проштрафившихся чиновников, так как было абсолютно «не хлебным».
До ссылки Сергей Михайлович сидел так же на экологии и спасении утопающих, тоже место, не ахти какое, но, по крайней мере, экологию можно улучшать бесконечно, а тех, кто плохо улучшает наказывать денежными штрафами. И хотя штрафы были не очень уж и большие, но 50 % Лефортов исправно отправлял в бюджет. А погорел он по милости, а точнее немилости Голицына. Сдавая годовой отчет в статуправление, Лефортов не удосужился его перепроверить. А в нем количество свалок и помоек сократилось не на 20 %, как было запланировано, а только на 19 %. Это несоответствие и обнаружил бдительный Голицын, но сказал об этом не Лефортову, а сразу доложил мэру. Меньшиков любил динамику в отчетах. «Если нет роста или сокращения», – любил он говаривать, – значит, мы плохо работаем». В отчете же Лефортова налицо натуральная стагнация, которую мэр считал вообще вещью недопустимой, поэтому уже через неделю Сергей Михайлович трудился на культурном фронте.