Олег Рязанский
Шрифт:
Никто из русских князей, два года назад так рьяно поддержавших Дмитрия, не захотел ныне прийти к нему на помощь. Что тому причиной — значения не имело, для Олега Ивановича главное заключалось в том, что он оказался не одинок. Ну а сердце болело потому, что был он не просто рязанцем, но русским, как русскими были многие поколения его предков от новгородца Рюрика, киевлянина Олега, черниговца Святослава... И ещё потому, что не знал, не был до конца убеждён, можно ли верить клятвам нехристей и не обрушится ли всей массой своих войск Тохтамыш на Рязань, возвращаясь обратно. Одна была
Чем ближе подходили монахи к Москве, тем больше встречалось им беженцев. Кто ехал в Ржев или Торжок, кто уходил в дремучие леса, окружающие неторопливую речку Истру, название её напоминало Степану древнее имя величайшей реки Дуная.
Слухи множились, противоречили друг другу, становились совсем уже нелепыми, вроде того, что идёт с Тохтамышем страшное войско на диковинных зверях с двумя горбами на спине и что никто не может им противостоять. Сходились беженцы в одном: Орда ещё не подошла к Москве, а Серпухов взяла совсем недавно, разграбила и сожгла.
Рассказы о Серпухове ставили Степана в тупик — как могли оказаться под Серпуховом татары, идущие, по слухам, от Волги через земли волжских булгар?..
Монахи миновали обычно шумную и грязную Ямскую слободу, вышли к валу. Трезвонили колокола. Воротников на валу не оказалось. Встречная старушка на вопрос ответила, что людишки совсем ума лишились, вместо того чтобы бежать, второй день на Пожаре, вишь, вече собирают, древние вольности вспомнили. Вот вернётся Дмитрий Иванович, он им припомнит вече.
Действительно, на Пожаре, огромной площади перед главными воротами в кремль, бурлило, взрываясь время от времени яростными криками, огромное людское море. От беспрестанных хождений поднималась пыль, мешала разглядеть сменяющих друг друга на сбитых наспех мостках мужей, пытавшихся докричаться до толпы.
Степан пустил вперёд себя своего спутника, тот легко раздвигал людей. Вскоре монахи оказались у самого помоста. Седобородый боярин в шлеме с шишаком и броне, несмотря на августовскую жару, надсадно кричал, призывая брать имущество и уходить из города.
— Не могу я, братцы, пустить всех в кремль! Всех он не вместит! Еды на седмицу достанет, не боле! С голоду пухнуть начнём, всё едино ворота откроем!
Степан понял, что боярин — один из тех, на кого Дмитрий оставил город. Говорил дело: действительно, вместить всех жителей огромного города даже такой большой детинец, как московский кремль, не мог. Но люди не слушали. Кто-то в сермяге вскарабкался на помост, оттолкнул боярина и закричал, приложив ладони ко рту:
— Пусть оружие дают!
— Оружие! — подхватила толпа.
Уже через мгновение вся площадь ревела:
— Оружие давай!
На помост полезло сразу несколько человек. Первым оказался здоровенный детина, — судя по прожжённому кожаному фартуку, молотобоец. Он тщетно размахивал руками, призывая к тишине. Тут Степан увидел, как сквозь плотную толпу пробирается всадник в алом плаще — князь или наибольший воевода. Люди, оглядываясь, уступали дорогу, и вскоре он оказался у помоста.
— Кто это? — спросил Степан своего спутника.
— Нешто не знаешь? Князь Остей, Ольгердов внук.
— Как это, Ольгердович — с нами?
— Так он давно отъехал из Литвы к Дмитрию. Слышал я, что любим народом за смелость и добрый нрав.
— Где же он раньше был?
— Утром из Брянска прискакал.
— Все-то ты знаешь, — покосился Степан на Никодима.
— Имеющий уши да слышит.
Тем временем князь Остей спешился, взобрался на помост и заговорил:
— Оружие дам! Тем, кто держать умеет! И в кремль их пущу! Остальные идите в леса! Орда будет завтра поутру! Не мешкайте, люди! — Короткие, ясные фразы заставили умолкнуть всех собравшихся: чувствовалось, что появился настоящий вожак.
Степан протолкался к помосту:
— Князь, я в миру сотником был!
— Давай за мной. Сейчас поеду в кремль. Такие, как ты, мне нужны!
— А брат Никодим?
Остей скользнул оценивающим взглядом по внушительной фигуре монаха и молча кивнул.
Князь оказался распорядительным и умным воеводой. С помощью Степана и ещё нескольких бывалых воинов он разбил горожан на сотни, выделил сотников из числа оставшихся в кремле гридей, определил для каждой сотни место на стене и на башнях. Степан вспомнил, как они с Юшкой, разглядывая только что строящуюся крепость, гадали, правильно ли расположены башни, и пришли к выводу, что правильно. Но только сейчас, облазив все башни и изучив круг обстрела из каждой, Степан понял, как мудро ставил их псковский каменных дел матёр Лука. Вынесенные вперёд стен башни позволяли лучникам держать осаждающих под перекрёстным огнём.
Ещё не рассвело, когда занялись пожары в Занеглименье — верный признак, что появились передовые отряды татар.
— Чем больше сожгут, тем короче продлится осада, — произнёс кощунственную на первый взгляд фразу князь Остей.
— Пошто так? — спросил шёпотом Степана Никодим.
— Всё нехристи пожгут — так стоять им негде будет. Здесь не степь, кибитки не раскинешь.
Глава сорок четвёртая
Под стенами кремля татары появились только в середине дня двадцать третьего августа. Первые удальцы гарцевали, но никто из них предусмотрительно не подъезжал к стенам ближе, чем на два полёта стрелы.
Все защитники высыпали на стены и заборала. Иные пытались достать ордынцев стрелой, но князь Остей передал всем строгий приказ не стрелять: беречь припасы.
— Как маленькие, право, будто не понимают, что не долетит стрела, — сказал Степан Никодиму.
Тот ходил за ним по пятам, вооружённый огромной рогатиной и старинным тяжёлым мечом. Котомка с подаяниями всё так же болталась на груди, не прикрытой ни кольчугой, ни латами — ничего не нашлось монаху по росту.
Вскоре к стене подскакал какой-то мурза, спросил на ломаном русском языке, в городе ли «коназ Митрий». Ему с издевательским хохотом ответили, ищи, мол, ветра в поле.