Олег Рязанский
Шрифт:
— В Кафе куплены за немалые гривны, — важно сказал Фрол, уже побывавший в малой палате и видевший все её чудеса: и мягкие лавки, и тканую обивку стен, именуемую фрягами из Кафы мудреным словам «шпалеры», и тканые картины с девами, и большие водяные часы, по-гречески клепсидра, какие до того были лишь у великой княгини Ефросиньи, и большой харатейный чертёж Русской земли в тяжёлой золочёной раме на стене против окон. Разноцветные стёклышки, которые были вставлены в окна, бросали игривый свет на пол, выстланный огромным кафским же ковром.
Мелодично прозвенел упавший на серебряную пластину
Великий князь улыбнулся, довольный тем, что застал своих бояр во время нелепой толкотни и от того смущённых, ласково поздоровался с каждым, сел на престол, выждал, когда все угомонятся и заговорил:
— Други мои! Завтра вы отправитесь в Москву. Но не с большим посольством, а с моим поручением. Надо выяснить, как отнесутся великий князь и московские бояре, если мы заведём разговор о прекращении раздоров и, более того, о заключении союза. По тому, что вы узнаете, я буду судить о готовности Москвы и самого Дмитрия Ивановича к действенным шагам нам навстречу. Думаю, всем понятно, какая огромная ответственность ляжет на вас, хотя вы и не называетесь великим посольством.
— Это как же получается? Мы вроде лазутчики? — засопел недовольно боярин Фрол.
— Нет, боярин, не лазутчики, а вроде как сваты, — пошутил Кореев.
— А Москва — невеста красная, — подхватил шутку великий князь и продолжил серьёзно: — Рассказали мне торговые гости, те, кто из Москвы в Орду через Рязань ездят, о расспросах Дмитрия Ивановича. Хочет великий князь понять, готова ли Рязань к союзу с Москвой против Орды.
Олег Иванович обежал глазами бояр, собрал бороду в кулак — появилась у него последнее время такая привычка — и спросил доверительно:
— Как полагаете, мы готовы?
Бояре заёрзали. Иван, недавний дружинник старшей дружины, возведённый в бояре за удаль, проявленную при отражении малых налётов на меже, вдруг вспомнил о сотнике Степане. Видно, наслушался на меже баек о его мужестве.
— Я, Олег Иванович, помню, что ты стольнику Степану говорил, когда его в опалу отправлял: Москва получит на три пальца из общего кулака, а мы на один, и тот мизинный.
«Память у Ивана крепкая, в отличие от чего иного!» — подумал великий князь, но ответил спокойно:
— Заяц и тот петли меняет, когда от волка прячется. А мы не зайцы, нам надобно и петли менять, чтобы ордынских волков с толку сбить, и силу набрать, чтобы не зайцем, а псом-волкодавом зверя встретить, когда время придёт.
Видя, как насупился молодой боярин, великий князь понял, что тот погрузился в трудные размышления, пытаясь распутать словесные петли государя.
Но слова о Степане кольнули. Неужто был прав он? С самого начала прав, и напрасно лишился он, князь, давний и убеждённый собиратель умов, доброго слуги и мудрого советника? Вспомнился рассказ Епифана. Тот со слов одного торгового гостя поведал, что Дмитрий Иванович роздал переписчикам некое хвалебное Слово, или песню, и велел списки рассылать в княжества. Уж не Степан ли это сложил, сидя в подвале московского кремля? Олега Ивановича захлестнули злость и ревность — в Рязани доброго слова ему, великому князю и благодетелю, не спел. А тут даже в узилище распелся!
— Досконально с вами, други, боярин Кореев побеседует. Всем вам ведомо, что он со мной с юных лет одной мыслью живёт. — Великий князь встал и пошёл к двери.
Кореев удивлённо глянул на него, но ничего не сказал, хотя твёрдо помнил: вчера, когда уславливались с великим князем о встрече с боярами, ни о чём подобном речи не шло. Хорошо хоть успели договориться, что для отвода глаз бояре в Москве будут уряживать порядок ловли рыбы во время нереста на Оке. Дело, кстати, не надуманное, а давнее, спорное, прибыльное и даже кровавое, ибо шла речь о больших уловах красной рыбы...
Олег Иванович, покинув малую палату, направился было в библиотеку. Но он вспомнил о неразобранных сундуках с книгами, стоящих там, как напоминание о постоянной угрозе монгольского нашествия, пошёл на половину великой княгини.
Здесь давно уже всё было приведено в надлежащий вид: ещё леса вокруг верхних ярусов терема не снесли, а княгиня принялась обустраивать своё гнёздышко. Ефросинья и сейчас продолжала руководить девками и холопами, украшая светёлки, опочивальню, детскую, горницы, куда вели многочисленные лестницы и лесенки.
— Фёдор с тобой? — спросил Олег Иванович жену.
Последнее время Фёдор обычно присутствовал на всех советах как в малой, так и в большой палате, не говоря уже о торжественных сборах всей боярской думы.
— Нет. Я его уже несколько дней не видела.
— Я тоже, — буркнул недовольно великий князь.
Надо бы раньше думать, куда запропастился сын, когда обнаружил, что нет его в малой палате. Решил, что матери помогает, — ан напрасно.
Ничего не сказав княгине, Олег Иванович пошёл на гульбище. Оно опоясывало добрую половину терема, словно подпирая башенки и светёлки витыми столбами.
Походил, полюбовался видом с детства милого города, вечно лежащего в грудах древесных стружек, позвал ключницу, хлопотливую, расторопную и властную, ловко подбирающую за старым дворским падающие из его немощных рук крохи власти.
Старуха подплыла, позванивая ключами, висевшими на поясе. Это давно уже были не настоящие ключи, они были сделаны по заказу тщеславной ключницы серебряных дел мастером. Знаки власти. Настоящие ключи хранила она в особом сундучке, ключ носила на шее, на цепочке, рядом с нательным крестом. Всё это Олег Иванович знал. Ключницу он уважал и некоторые вольности ей спускал. А та в свою очередь тонко чувствовала предел своей власти и никогда не вступала в спор с великой княгиней. Было у старухи одно неоспоримое достоинство. Какими-то неведомыми путями она узнавала обо всём, что происходило в тереме и на дворах: бронном, конном, банном, на поварне, в молодечной, в девичьей — и неспешно всё докладывала по вечерам великой княгине, несказанно потешая её. Если спрашивал Олег Иванович — ему тоже сообщала хитрая баба, но больше никому.