Олег Верстовский — охотник за призраками
Шрифт:
Хэнк остановился у деревянной перегородки, за которой сидел худощавый мужчина в наглухо застёгнутом, несмотря на жару, отлично сшитом коричневом костюме в «ёлочку».
— Брайан, мистер Мартин, у себя? — спросил Хэнк.
— У него совещание, — ответствовал Брайан сухо. — Привет, Крис. Рад тебя видеть, — добавил он равнодушно и наклонился над бумагами.
— Ладно, подождём, — буркнул Хэнк.
Он заметно нервничал. Я машинально бросил взгляд на выпуклый циферблат, торчащий над широким окном, закрытым жалюзи. Нет, мы не опоздали. Чем он так не доволен? Я присел рядом.
— Хэнк, расскажи мне, кто здесь и что, — произнёс я, как можно мягче. — Ты же знаешь, я ни фига не помню.
— Ты действительно никого не помнишь? — сурово уточнил он, по ледяному тону с металлическим оттенком я понял, ему осточертело возиться со мной. Казалось, он откровенно демонстрирует: «Как ты мне надоел. Свои проблемы решай сам и не садись мне на шею».
«Это тебе не Россия», — подумал я. Где сердобольные друзья бросятся на помощь, демонстрируя сочувствие и участие. Расскажут, покажут все до такой степени, что ты начнёшь вопить с досадой: «да пошли вы! Не младенец, сам разберусь!» Впрочем, и в современной России эти чувства тоже постепенно начали атрофироваться, испаряться в процессе гонки за материальными ценностями. И окружающий народ скорее удостоит насмешкой, чем поможет разобраться. «Ты — лузер, никто тебе ничем не обязан».
— Хэнк, давай бери свои причиндалы и дуй на место, все сфотографируешь подробно, — к нам подошёл долговязый парень в чёрном костюме с бледным, невыразительным лицом с землистым оттенком. Галстук болотного цвета со светло-зелёными полосками только усугублял ситуацию, заставляя вспомнить с жалостью о неизлечимых больных.
Хэнк с откровенной радостью выхватил у парня из рук бумажку с адресом и через мгновение вооружённый камерой и магниевой вспышкой исчез в дверях. Я тихо выругался в сильнейшей досаде. Тут же вспыхнула история из моего детства. Мне было тринадцать, когда мы переехали по новому адресу. Пришлось перейти в другую школу, где я никого не знал, ни учителей, ни учеников. Я ощущал себя пришельцем с другой планеты. Низшим сортом, идиотом, над которым все потешались. Или мне так казалось. Впрочем, освоился я быстро, подрался с кем нужно, ясно дав понять, лезть ко мне опасно. Здесь, в этом мире, я был не просто «новеньким», я был чужаком. И никто не догадывался, до какой степени. Инопланетянин. Урод с огромным глазом-дыней, как у Туранги Лилы из «Футурамы» и чешуйчатым хвостом, который мне приходилось тщательно скрывать.
Среди двух десятков сотрудников я увидел лишь двух женщин. Сухопарая леди в летах в бесформенном тёмном жакете с идеальной осанкой, которой позавидовала бы выпускница Смольного института. Она с оглушительным грохотом барабанила по клавишам пишущей машинки, лишь изредка останавливаясь, чтобы подправить пальцем сползающие очки в тонкой оправе. И симпатичная дамочка с аккуратной стрижкой густых пепельных волос, в костюме мышиного цвета, в жакете и облегающей юбке, но совершенно без макияжа. Что делало её больше похожей на «своего парня», чем на представительницу «прекрасной половины». Она сидела на краю стола, демонстрируя без стеснения двум рядом стоящим мужчинам аппетитные коленки стройных ножек и что-то вещала, горячо жестикулируя. Они лишь внимательно слушали её, кивая.
В центре зала, между квадратными столбами стояли полукругом столы, в центре восседал полный, представительный мужчина за пятьдесят, с сигарой в углу рта. Аккуратная стрижка поредевших волос. Безупречно сшитый костюм-тройка, жилет, белая рубашка, строгий галстук с изящным зажимом золотистого металла и маленьким, разбрасывающим яркие искры камешком. Очки в тонкой оправе. Я понял, он был выпускающим номера. Вёл совещание, куда и как ставить материал. Но выглядел так важно, как магнат, принимающий решение о вложение миллиардов в новое дело.
Я не заметил ни одного чернокожего, латиноамериканца, итальянца, еврея. Да и ирландец, по всей видимости, присутствовал в единственном экземпляре. Им был я. Я могу определить этническую принадлежность человека. Хотя евреи не всегда бывают с вытянутым лицом, крупным носом с горбинкой и кудрявыми иссиня-чёрными волосами. И ирландцы не всегда рыжие с голубыми глазами, как предок Макфлая из третьей части трилогии «Назад в будущее». Они бывают и кареглазыми брюнетами, как Грегори Пек. Но у них особое гармоничное строение лица, которое мысленно делится на равные части по горизонтали — лоб, нос и подбородок. Мой Стэнли как раз был таким.
Где же хваленая толерантность американцев? Все сотрудники редакции (кроме меня) подходили под определение WASP или БАСП — белый англосаксонский протестант, «стопроцентный янки», элита с привилегированным происхождением. В отличие от белых католиков, коими были ирландцы и итальянцы, как Антонелли. Как ни странно, но религиозная принадлежность играла для американцев огромную роль. Они с неприязнью, которую даже не пытались скрыть, относились к людям, которые подчинялись сидящему в итальянском Ватикане — Папе. Второй сорт, к которому относился мой Стэнли.
«Не высовывайся! Не наглей! Ты никто в этом мире!», — я слышал это от каждого, кто сидел в этом офисе. «Ты — никто!», — эхом отзывались стены, плотно увешанные фотографиями с незнакомыми лицами.
Постепенно это начало раздражать, я угрюмо сидел, накачивая себя озлоблением и яростью. Мне хотелось вскочить, стукнуть кулаком по стулу и заорать: «Да вы вообще все, кто тут такие?! Что вы вообразили о себе?!»
Звук приоткрывшейся двери заставил внутренний голос заткнуться на середине унылых размышлений.
— Крис? Зайди.
Дверь тут же захлопнулась, будто хозяин кабинета опасался, что нежданные визитёры, поджидающие с обречённым видом, налетят, как стая комаров в жаркий, летний день.
Гранки, фотографии, тексты, напечатанные на машинке, написанные от руки, словно подтаявший мартовский снег землю устилали длинный узкий стол, занимавший большую часть кабинета. Несколько телефонов и странный агрегат, который я принял за радиоприёмник необычной конструкции. За высоким «королевским троном» из чёрной солидной кожи тянулись длинные ряды ящичков бюро. Слева — доска с пришпиленными материалами — фотографии, гранки, макет обложки. Подобные вещи вызывали у меня ассоциацию с разделанной тушей коровы на бойне. С той разницей, что эта мёртвая «туша» совсем скоро «свернётся» в нечто прекрасное, воплотиться в живую, монолитную конструкцию, скроет все «внутренности», вложенный в каждый материал пот и кровь сотрудников.
В отличие от выпускающего номер, главный редактор выглядел приземлённо и обыденно. Невысокий, худощавый мужчина средних лет с длинным вытянутым лицом, коротким носом, узкими губами. Очень высокий сжатый на уровне висков лоб, изрезанный не по возрасту глубокими морщинами, в обрамлении зачёсанных назад густых волос с сильной проседью. В тёмных брюках свободного покроя, белой рубашке со свисающими над расстёгнутым воротником хвостами галстука-бабочки. Впалые щеки и большие мешки под глазами свидетельствовали о нездоровом образе жизни. Из всего облика лишь дорогой перстень-печатка на мизинце указывал на благосостояние.