Олег Верстовский — охотник за призраками
Шрифт:
Отражение в большом зеркале заставило отшатнуться. Нет, я и раньше видел свою физиономию, но в Синг-синг зеркала были маленькие и тусклые. И видеть себя я мог лишь мельком.
Субъект в зеркале выглядел вполне пристойно. Высок, широк в плечах. Лицо вполне, как бы это сказали, интеллигентное, серо-голубые глаза, на дне которых плескалось ироничное отношение к жизни. Нос правильной формы, прямой, не очень длинный. Небольшой рот с капризно выпяченной нижней губой. Крепкие и ровные зубы, не напоминающие фаянсовый унитаз, как у современных американцев. Жаловаться грех. Не голливудский красавчик, но вполне привлекательный
Мучительно соображая, чем брился Стэнли, я выдвинул нижний ящик шкафа у стены, и с радостью разглядел вполне современно выглядевшую электробритву в кожаном светло-коричневом футляре. Отбросив пугающую мысль, что придётся удалять растительность опасной бритвой, с которой я познакомился в детстве, отыскав сие орудие, напоминавшее в разложенном виде косу Смерти, в комоде деда. Голову я себе не отрезал, но пальцев мог лишиться. В другом ящике я обнаружил атласный халат темно-бордового цвета с алыми отворотами.
Настроение у меня улучшилось, я встал под душ, напевая себе мелодию из репертуара Синатры «Five minutes more»:
Дай мне пять минут, только пять минут ещё
Позволь остаться в твоих объятьях
лишь пять минут
Умоляю, дай ещё пять минут
Побыть в сетях твоего очарования
Натянув халат, я покрасовался в зеркале, и вышел из ванны, продолжая мурлыкать эту песенку. По привычке сунулся в комнату слева, но она была заперта. То, что я искал, располагалось напротив. Кабинет Стэнли. Я не мог видеть его раньше, но с трудом подавил трепет, словно реально вернулся домой. Осторожно закрыв дверь за собой, рефлекторно огляделся, словно опасался увидеть хозяина.
Скромно обставленная в сдержанных золотисто-коричневых тонах комната. Обои в мелких розочках, выцветший палас, низкая кушетка у стены. В нише, образованной высоким окном в обрамлении плотных штор — письменный стол светло-красного дерева, кресло с протёртой в паре мест обивкой.
Рядом с деревянной моделью парусника с медной табличкой покоилась солидная пишущая машинка с немного потускневшим от времени хромированным рычагом перевода каретки, напоминающим клюшку для гольфа. Ряд клавиш жёлто-розового цвета, утопленных для левой руки. В месте, где касаются манжеты, серая эмаль облупилась, обнажив пятнами железную станину. Все покрывал пушистый слой пыли.
Несмотря на аккуратность, Стэнли не закрыл машинку чехлом. Он был уверен, что вернётся, допечатает текст, который только начал. Но заправленный лист бумаги пожелтел, а предложение так и осталось незаконченным. Я не мог избавиться от ощущения тоскливого сожаления, как на кладбище при виде роскошной, но уже давно заброшенной могилы с массивным гранитным памятником, но сломанной давно не крашеной оградкой и высохшими цветами.
Меня поразило огромное количество книг. Все свободное пространство стен занимали деревянные стеллажи и полки, плотно заставленные разномастными томиками — солидные фолианты с золотым тиснением, альбомы, журналы, брошюры. Я быстро
В гардеробе я обнаружил несколько костюмов унылого мышиного цвета, твидовых и фланелевых. Рубашки, сложенные аккуратной стопкой в выдвижном ящичке. И галстуки, красные и чёрные, без всякого рисунка. То ли это был дресс-код редакции, где работал Стэнли, то ли все мужчины в 50-х так одевались. Я бы предпочёл джинсы, но такой одежды я у Стэнли не нашёл.
Я надел рубашку в тонкую голубую полоску, натянул фланелевый костюм, нашёл подходящий галстук. Распахнув вторую створку гардероба, предсказуемо обнаружил большое зеркало, придирчиво оглядев себя. Элегантно, черт возьми. Присутствовал налёт старомодности, но, в сущности, мужская мода не так сильно изменилась за семь десятилетий. Только все какое-то просторное. Удлинённый пиджак с прорезными карманами, широкие брюки с идеально отутюженными, острыми как бритва стрелками.
Вернулся я на кухню, уже при параде. Уверенный, что сделал всё правильно. Лиз окинула меня взглядом, стряхнула невидимую пылинку с плеча и отодвинула стул.
— А ты не будешь есть? На диете? — поинтересовался я, присаживаясь за столик, на котором был красиво сервирован завтрак — на блюде из тонкого фаянса. В вазочке — джем. Кофе в маленькой белой чашечке. Божественно. Милана никогда не баловала меня этим. Вставала поздно, и по утрам выглядела ужасно. А здесь я словно попал в сказочный мир, где всё женщины выглядят как принцессы из сказки.
— Я уже поела, дорогой, — Лиз присела напротив меня.
Облокотилась на стол и положила на скрещённые руки подбородок, рассматривая меня с таким умилением, будто я реально божество.
Из стоящего на окне радиоприёмника из красного пластика с большим «глазом», лилась приятная джазовая музыка и чуть хрипловатый, молодой голос пел куплет из «On The Sunny Side Of The Street». Когда музыка закончилась, певец объявил «Вы слушаете хит-парад Фрэнка Синатры».
— Бедняга, — сказала с явной жалостью Лиз. — Скоро и это его шоу закроют. Совсем у него плохи дела.
Я едва не поперхнулся тостом, который щедро намазал вишнёвым джемом из вазочки. Для меня Синатра олицетворял человека, который стал легендой при жизни. Его неприятности в 50-х годах я воспринимал, как нечто совершенно не важное. Поскольку за ними последовал такой потрясающий взлёт, что уже никто не помнил, как пару лет он влачил нищенское существование. Мэтр, легенда, и этот надоевший мне до ужаса хит «My Way», который он пел уже надтреснутым старческим голосом.
— Ну, ничего, он выкарабкается, — уверенно сказал я. — Он же талант.
— Не знаю, — печально покачала головой Лиз. — Его отовсюду выгнали — с киностудии, студии звукозаписи. Пластинки совсем не продаются. Их даже музыкальные магазины не берут.
— Да? А почему это ты так за него переживаешь? — я криво усмехнулся.
— Ну, дорогой, я ведь была членом его фан-клуба. У меня даже сохранилась наша форма. Ты никогда не ревновал. Это все в прошлом. Я стояла в очереди ночами, только, чтобы попасть на его концерт или фильм. А как он пел! Многие девочки в обморок падали.