Олег Верстовский — охотник за призраками
Шрифт:
— Ты знаешь этих Сартарелли? — спросил я.
— Знаю. Марк Сартарелли был бухгалтером, работал на Карло, — глухо объяснил он.
Я нахмурился, подошёл ближе, вглядываясь в его лицо.
— И ты знаешь, кто их убрал?
— Стэн! Я не знаю! — гневно воскликнул он. — Но это не я! Понятно? Если бы Карло мне приказал, я мог убрать Сартарелли. Но не стал бы насиловать его жену, убивать детей. Убирайся к чёрту! Твою мать!
Когда я возвращался домой, все время размышлял о нашем разговоре. Почему я испытывал к Антонелли жалость? Потому что он оказался обаятельным голубоглазым итальянцем? А если на его месте был бы безжалостный чеченец Рахмет с ухмылкой убийцы? Я бы пожалел его? Вряд ли. Думаю, лишь испытывал бы удовлетворение, наблюдая за его избиением. А что если мой друг-гангстер врал? Недаром ведь его называли «Хитрый лис». Хитрый. Он вполне мог хладнокровно по заказу своего Дона вырезать всю семью Сартарелли, несчастного «чёрного» бухгалтера. Поиздеваться над его женой, детьми. Чтобы его остановило? Он не убил пьяную дамочку? Но он мог лишь разыграть представление передо мной. Упал на пол, но даже не снял кольт с предохранителя. Он отдал ключ от ячейки, где может лежать компромат на компанию Джонса. Но не сказал, где находится сам банк. Мог отдать первый-попавшийся ключ и я никогда не найду этих материалов. Он хотел приставить ко мне своих людей. Якобы для защиты. А может просто боялся, что я что-то раскопаю на него или на его Дона? Я вновь ощутил себя совершенно потерянным в этом чуждом для меня мире, где я никому не мог доверять.
Глава 13
Встреча с детективом
— Ну, что трясёшься от страха? — подмигнул мне Сэм.
— Нет. Уже нет, — честно ответил я.
В тот день, когда я показал Сэму первую статью о моих мучениях в Синг-синг, мне реально было страшно. Я ощущал себя первокурсником, который пришёл на экзамен к строгому профессору. Оказалось дьявольски трудно печатать на машинке. Я перепортил кучу бумаги, прежде чем понял, что надо делать это без единой ошибки — иначе весь лист уходил в корзину. И не тянуться к тому месту, где должна быть клавиша бэкспейс — стереть символ. Кроме того, я должен был уложиться ровно в то количество знаков, которое отведено под статью. Не больше, не меньше. Ни на один символ. В редакции, конечно, имелись машинистки, которые могли перепечатать мой текст. Но я — дитя 21-го века, уже не мог так долго писать столько авторучкой.
И чего я никак не мог понять, как мой мозг преобразовывал русский текст в английский? И вообще, на каком языке я думал? На родном русском или всё-таки на английском? Яркая картинка в голове о моих страданиях на электрическом стуле, когда с ужасом ждал, как палач опустит рычаг, тускнела, бледнела, теряла краски, когда переходила в корявые буквы, вдавленные в желтоватую бумагу.
Но всё прошло благополучно. Моя статья на первой полосе вызвала, если не эффект разорвавшейся бомбы — мать твою, какой затёртый штамп, то во всяком случае подняла тираж газеты процентов на двадцать. Так сказал Сэм. Со своей обычной кривой ухмылкой, но в его глазах я заметил удовлетворение, радость от того, что он не ошибся во мне.
А теперь мы стояли с главредом «Пронырой» Сэмом на каменном балконе, нависавшим над пресс-центром или типографией, которая располагалась в подвале здания редакции. С грохотом курьерского поезда работали массивные офсетные машины. Они казались такими древними, словно я попал не в 50-е годы прошлого века, а в эпоху Гуттенберга. Яркий отсвет плясал на ритмично двигающихся стальных шатунах. Наборщики в синих комбинезонах и замызганных рубашках с засученными рукавами деловито трудились рядом, крутили рычаги. А по транспортёру текла река из только что отпечатанных номеров. И в воздухе разливался тяжёлый, но такой пьянящий запах сногсшибательных сенсаций — густо замешанная смесь типографской краски, машинного масла и свинца.
Шокирующие подробности моей казни всколыхнули общественность. Даже зашла речь о нарушении восьмой поправки к священному своду правил жизни любого американца — конституции, где говорилось о запрете на необычные и жестокие наказания. Разумеется, я понимал, что ничем эти дебаты не кончатся. Как «поджаривали» преступников на электрическом стуле, так и будут это делать. Но эти разговоры добавляли мне очки, по крайней мере, моя популярность не убывала. И я мог надеяться, что меня не забудут завтра или послезавтра. Но через пару недель интерес точно начнёт падать. И я вновь мысленно возвращался к сенсационному компромату, который собирал Стэнли на компанию Джонса. Но попытки встретиться с детективом Раймондом Кларком, который мог что-то знать об этом, ничем не заканчивались. Он постоянно находил предлог отказаться от встречи. Но сегодня почему-то позвонил и сам предложил прийти к нему домой. Это застало меня врасплох — у меня были отличные планы на вечер. Хотел пойти в Лиз в ночной клуб, послушать Билли Холидей. А вместо этого нужно было тащиться в Бронкс, где жил Кларк.
— Ну что, отметим выход очередной сенсации? — прервал мои невесёлые размышления Сэм.
— Нет, у меня дела, Сэм.
— А-а-а, — протянул он с сальной ухмылкой, видно решил, что я намылился куда-то развлечься. — Ну, давай-давай, — он похлопал меня по плечу и направился к выходу.
А я тяжело вздохнул и поплёлся за ним.
Когда вышел из редакции, уже почти стемнело. Бледный серп месяца цеплялся за рванные седые облака. В сиреневых сумерках рисовались громады домов с неоновой рекламой. И, как свет маяка в ночи, на фронтоне сияло название, набранное готическим шрифтом — «Новое время». Неприятно похолодало, пришлось поднять воротник пиджака, и я сильно пожалел, что не надел свой шикарный тренчкот, который недавно купил. Точь-в-точь такой, как был у «Проныры» Сэма и Хэмфри Богарта в его лучшем фильме «Касабланка».
Великий Bogie и сделал популярным этот вид плаща, который шили из кожи или хлопка с водонепроницаемой пропиткой (как и был у Bogie). Ни один мужчина не мог устоять от соблазна, если после примерки в магазине ему говорили: в этом тренчкоте вы — вылитый Хэмфри Богарт. Но в 21-м веке такой вид плаща на мужчине смотрелся нелепо, а здесь это был шик. Двубортный, с широким отложным воротником и погонами, что навевало мысли о недавно закончившейся войне. Так вот как раз свой тренч я и не надел, решив, что достаточно летнего костюма и рубашки в клетку. Мы же собирались с Лиз в ночной клуб, послушать джаз. Погода стояла очень тёплая, но только днём, а вечером ветер пронизывал насквозь. Впрочем, может быть, я просто сильно нервничал.
Я решил доехать до дома Кларка на такси. Добираться в незнакомое место на собственном авто, не хотелось. И по стародавней репортёрской привычке, которую я взял с собой в это время, не указал таксисту реальный адрес, а попросил остановить машину за квартал от места, где жил Кларк. И когда вылез, зябко поёжился, скорее от какого-то нехорошего предчувствия, чем от холода.
По обеим сторонам улицы в тусклом свете фонарей тонули невысокие дома, перемежавшиеся магазинчиками с закрытыми жалюзи витринами. Ветер гнал обрывки газет по неровным плитам широкого тротуара. Распотрошённый «понтиак» с поднятым капотом и снятыми колёсами, и вовсе заставил напрячься так, что теперь я старался обходить стороной редких прохожих, особенно если шли они группками по двое-трое. И отдалённый звук полицейских сирен вовсе не уменьшал моего беспокойства. Револьвер я вытащил из наплечной кобуры, проверил барабан и, поставив на предохранитель, переложил в карман.
Свернув в подворотню, я очутился в квадратном дворе, куда выходили окна пятиэтажного дома с ярусами обветшалых пожарных лестниц, бросающих причудливые тени на серые стены. В подъезде пахло объедками и кошачьей мочой. Я поднялся по лестнице мимо расписанных граффити стен на третий этаж, и нашёл дверь с покосившейся табличкой «307». Постучал, но в ответ услышал лишь гулкую тишину. Стараясь унять раздражение, постучал кулаком ещё сильнее, заставив дрожать хлипкую дверь.
Обернувшись на душераздирающий скрип у себя за спиной, я выхватил револьвер. Почти весь дверной проём квартиры напротив занимала полная немолодая женщина. Несмотря на грязный бесформенный халат, мочки её ушей украшали огромные серьги из фальшивого жемчуга. Она с подозрением оглядывала меня, и в её руке тоже поблескивал маленький пистолет. Двадцать второго калибра, насколько я смог понять.
— Леди, вы не знаете, где может быть Раймонд Кларк? — спросил я, как можно спокойней.
— А вы кто? — хрипло прогудела она, буравя меня взглядом тёмных круглых глаз.
— Я его друг, Кристофер Стэнли.
— Вижу, — через паузу проронила она. — Он в баре «Янкиз». На Ривер авеню.
Дверь захлопнулась с таким грохотом, что отвалился и рассыпался на полу кусок штукатурки. А я матерно выругался. Сукин сын! Не мог сразу сообщить, чтобы я пришёл туда? Или может быть это ловушка? Проклятье!