Шрифт:
Впервые святой отец Брадан Джокстон оказался в Лондоне в свои пятьдесят четыре. Это был первый раз за всю его жизнь, когда он покинул Ирландию, и второй, когда решился на путешествие. Предыдущее путешествие Джокстон совершил в пятнадцать из родного города до соседнего, миль пять. Там была необходимость: всё ради того, чтобы отучиться в духовной семинарии, получить сан и благополучно остаться при местной церкви на долгую спокойную жизнь.
Спокойная жизнь окончилась на пятидесяти четырёх.
Окончилась она из-за родителей Брадана, каким-то чудом доживших до своих лет и решивших
Святого отца эта идея не воодушевляла. Прекрасно зная о наличии младшего брата, он плохо представлял о нём что-либо ещё. Брат был младше его на семнадцать лет. А это даже больше разницы в возрасте с родителями. Брадан был младше своих родителей на пятнадцать лет.
Будущий отец Джокстон был нечаянной ошибкой пылкой юности, из-за которой его родители были вынуждены терпеть друг друга, прозябая в унынии и бедности. В последствии с лёгкой руки отправив в духовную семинарию, лишь бы избавиться; где тот и благодарно остался в дальнейшем, лишь бы не возвращаться. Его младший брат был желанным и потому любимым ребёнком, которого родители завели, крепко встав на ноги и трижды подумав.
Впрочем, любимый ребёнок уже сам сбежал от них, Бог знает когда, и последней весточкой о его состоянии и местопребывании была неподписанная открытка с Национальным музеем из Лондона, полученная в прошлом месяце.
Если в первый раз из-за родителей Брадану пришлось пересечь пять миль, то теперь они отправляли его за шестьсот.
Когда тебе пятьдесят четыре, а твоим родителям шестьдесят девять – вы практически ровесники. И Брадан Джокстон считал, что это даёт ему право считать своих родителей идиотами.
Но они всё-таки оставались родителями. И выработанная священниковая совесть заставила его дать им обещание, что он вернёт непутёвого блудного сына домой. И на всякий случай уточнил имя того, кого следовало возвращать.
Оссиан Джокстон. Брадан почему-то считал, что Оливер.
Такой историей жаловался отец Джокстон случайному попутчику в самолёте от Дублина до Лондона. Случайный попутчик – представительный пузатый английский джентльмен едва младше, – его трагедии не понял, больше задевшись о ярую неприязнь священника к месту назначения. Неприязнь такая, что весь позеленел и вжался в кресло. Первый за пятьдесят с лишним лет жизни полёт. Его назвали застоявшимся стариком и подробно расписали всю чудесность Лондона и Великобритании, какие там возможности, свободы, технологии и инновации…
– Там можно делить на ноль? – едко спросил Джокстон и попутчик обиженно молчал на него весь оставшийся час пути.
Лондон своими технологиями и инновациями отца Джокстона и вправду впечатлил. Прям-таки впечатал. Вдохновляя забиться в угол и шипеть на всё, что осмелится приблизиться к нему. От всего окружавшего, он чувствовал себя ещё более застоявшимся стариком, чем считал его попутчик-англичанин немногим младше. Ему казалось, что он подготовился и к толпе, и к шуму, и к гигантским стенам зданий после Дублина, но, по сравнению с Лондоном, тот теперь казался крошечным и безлюдным. Несчастный отец Джокстон весь вокзал, дорогу, и пугающее запутанное метро жался к краю, обеими руками прижимая к груди свою единственную сумку с вещами.
В метро он чувствовал себя на все восемьдесят лет. Мало того, что его ужасно злило само метро, эти странные порядки, то, что оно требует денег, вся эта техника и толпа народу, упрямо игнорировавшая всё вокруг (в особенности – мысленные требования Джокстона не приближаться к нему). Весьма удобно игнорировать всё вокруг, пялясь в свою ладонь. Телефоны – то, на что ещё с удовольствием злился пожилой священник. В отличии от своего викария и людей такого возраста, мужчина не испытавал постоянной необходимости в этой штуке. Но здесь все от мала до велика, до подзаборного бродяги – все носились с ними не отрываясь. Чумные не иначе! Того гляди и подхватишь эту бессмысленную заразу.
За два часа в Лондоне, Джокстон нашёл для себя все причины за что его ненавидеть. Пылающая ненависть помогла ему пережить дорогу до отеля (где номер ему днём ранее забронировал викарий благодаря одной из ненавистных штук) и сдержанный разговор с ничем неповинной девушкой за стойкой, которая не понимала, что он от неё хочет. Но в номере ненависть истратилась, забрав с собой последние нервы и силы, оставив лежать на кровати без движения и разглядывать потолок, осознавая, что у него больше нет никакого желания разыскивать младшего брата. Больше всего ему хотелось вернуться обратно, с порушенной мечтой о долгожданном покое, зато к пастве в три с половиной человека. Лондон казался ему гигантским чудовищным китом, который проглотил его и медленно переваривает.
Отец Джокстон вздохнул и встал с кровати. Следовало найти непутёвого родственника, которого он увидит, возможно, впервые.
Не скоро он вернётся домой.
Данные о брате, полученные от родителей, он по-старчески старательно переписал в блокнот и вложил полученные от родителей фотографии, в поиске полностью бесполезные. Родители считали, что они дадут Брадану полное представление о том, что за человек их младшенький. На первой пятилетний малец обнимал рванную книгу, широко улыбаясь. На второй очевидно поддатый выпускник широко улыбаясь обнимал рванный диплом. О том, как выглядит брат сейчас, они не говорили, а об отношении родителей к нему прямо заявляли, и Брадан их брезгливо выложил. Таких отношений от родителей к себе он не испытывал и теперь ими брезговал.
Его брат окончил исторический факультет в Дублинском университете с отличием, несмотря на то, что рисковал пару раз вылететь от туда за пьянство и дебоширство. Оссиан отправился в Лондон "работать по профессии", и пропал безвести на несколько лет. Открытку из Национального музея родители восприняли, что по профессии он всё-таки устроился. Брадан в этом сомневался, но обещал проверить.
Взяв только всё самое необходимое, как паспорт, деньги и тот самый блокнот, священник спустился к стойке, но девушки там больше не оказалось и на нажатие звонка никто не появлялся. На лестнице уныло возюкал шваброй паренёк, по виду едва выпустившийся из школы, и угрюмо поинтересовался: