Оленин, машину!
Шрифт:
Все кивнули, и мы, распределив сектора, стали обходить японский лагерь.
Глава 39
Мы разделились, японский обошли лагерь с четырёх сторон. Всё происходило на пределе концентрации. Я шагал сильно пригнувшись и очень медленно, осторожно переступая через корни, стараясь не шуметь. Время словно замедлилось — каждая секунда казалась вечностью. Ветер чуть шевелил ветки, а тишина давила на уши. Правда, ещё накрапывал дождь, и скрадывал звуки. Впереди среди деревьев мелькали шалаши японцев. Шаг, ещё шаг — ни звука. Я видел,
Лагерь казался безмятежным. Японцы занимались своими делами — чистили оружие, правили штыки, кто-то подшивал одежду. Не подозревали ничего, что смерть уже ходит вокруг них. Небольшой костёр, на котором дымился котелок, бросал слабый свет, выхватывая их фигуры среди шалашей.
Взял в руку «лимонку», стиснул её крепче. Сердце билось часто, как перед боем всегда бывает. Время пришло. Мысленно выдохнул, сосредоточился.
Секунда… две… И вдруг откуда-то издалека прозвучал сигнал — короткое, приглушённое кукованье Жилина. Это было то, что мы ждали. Все застыли в долю секунды, потом в едином движении, без промедления, разом метнули гранаты. Не в одну точку, а как уговорились заранее: примерно в середину своего сектора.
Я кинул свою с полной силой — граната описала дугу и исчезла среди японских шалашей. Сам же нырнул за толстую сосну, за которой и спрятался, памятуя о том, что осколки могут разлететься на двести метров. Вскоре бабахнуло четырежды. Глухие взрывы, прозвучавшие почти одновременно, оглушили, перекрывая всё вокруг. Пространство вокруг заполнилось земляной пылью, листьями, иголками, ветками, каким-то тряпьём. Всё это разлетелось во все стороны, а потом начало падать. Не считая, конечно, звенящих осколков из разлетевшихся на куски чугунных рубашек. Едва бахнул первый взрыв, некоторые японцы испуганно заорали. На смену крикам пришли отчаянные вопли. Они смешались с взрывами, а потом разом всё стихло, и снова стало слышно, как шумит ветер, падают капли дождя…
Мы осторожно двинулись в лагерь, продираясь сквозь дым и резкий запах горелого дерева и металла. В ушах всё ещё стояли отголоски взрывов. Вокруг лежали мёртвые японцы — неподвижные, в беспорядке разбросанные фигуры среди шалашей. Некоторые тела частично прикрывали ветки, как будто они пытались найти укрытие в последние секунды.
Шли медленно, с оружием наготове, внимательно осматриваясь. Не было уверенности, что все враги уничтожены. Сердце стучало где-то в горле, но с каждым шагом напряжение становилось чуть слабее.
Вдруг я услышал слабый стон. Звук доносился из-под одного из шалашей. Жестом остановил Жилина и Марченко, оказавшихся ближе всех. Мы осторожно приблизились, обходя тела. Я наклонился, откинул ветки, готовый выстрелить, едва замечу малейшую угрозу. Будь мы сейчас в моём времени, раздумывать не стали бы. Дали очередь, и только потом стали смотреть. Чёрт его знает, на что можно напороться, лучше подстраховаться. Любопытство на войне — вещь смертельно опасная.
Но в этих условиях нам требовался «язык». Правда, в таком случае стоило бы поаккуратнее действовать. Подождать, когда какой-нибудь диверсант пойдёт «до ветру», и там спеленать его, да поговорить
Когда я откинул обвалившуюся стенку шалаша, там, на земле, лежал один из японцев, раненый. Он тихонько стонал, держа руку на левом плече, из которого сочилась кровь. Лицо его было бледным, глаза полуприкрыты, он явно был на грани сознания. Казалось, каждое дыхание давалось ему с трудом.
Я присел перед ним на корточки и заглянул в его лицо. Он увидел меня, его глаза расширились от боли и страха.
— Как тебя зовут? — спросил я тихо, но твёрдо.
Он посмотрел на меня с удивлением и попытался что-то сказать, но только слабо закашлялся. Затем, собрав силы, прохрипел:
— Ямамото… Такеши.
— Какая часть? Сколько вас было? — продолжил я допрос, чувствуя, как его дыхание становится всё более тяжёлым.
Он закрыл глаза, тяжело вдохнул, потом еле слышно выдавил:
— 16-я пехотная бригада, разведка. Мы были… десять человек… больше никого.
Я посмотрел на Жилина и Марченко. Всё сходилось — десять, как и предполагали.
— Цель? — задал последний вопрос, приближаясь к его лицу.
Ямамото медленно открыл глаза и выдохнул:
— Засада… на штаб. Хотели напасть… сегодня ночью.
Его голос почти сорвался на шёпот, и он снова затих, с трудом переводя дыхание.
Я передал товарищам слова японца. Жилин слушал молча, сжимая автомат в руках. Марченко хмурился, обдумывая ситуацию и поглядывая по сторонам. То же делал Прокопов.
— Что делать с ним? — спросил я тихо, не отводя глаз от Ямамото. — Взять с собой? Вряд ли дойдёт. По цвету крови видно — артерия перебита, жить ему осталось несколько минут.
Слова повисли в воздухе. Все знали, что дальше. Жилин посмотрел на японца, потом на меня, в его глазах не было сомнений. Он молча поднял руку и, резко согнув пальцы, сделал знак: «кончай его».
Я поднялся, чувствуя, как пальцы немеют от хватки на автомате. «Хватит на сегодня казней, — подумал. — Снайпера завалил, а этим пусть сами занимаются». Внутри что-то обожгло, как будто каждый из этих шагов по дороге войны оставлял глубокие шрамы. Накопилось.
— Сержант, с этим сами, — бросил я Жилину, даже не оборачиваясь.
Отошёл на несколько шагов, почувствовал, как напряжение отпускает. За спиной раздался короткий шум, хрип, затем снова воцарилась гнетущая тишина. Всё кончено. Весь мир застыл на мгновение, словно восстанавливая равновесие после очередной смерти.
Но впереди была работа.
Мы начали обыскивать лагерь. Кто-то из японцев мог носить документы или записки, которые помогут нам понять их замыслы. Марченко, всегда быстрое на глаз дело, наткнулся на планшет. Внутри — карта, помеченная странными значками. Жилин внимательно её осмотрел, прищурив глаза, будто пытался разгадать неведомый шифр.
— Это может пригодиться, — бросил сержант, аккуратно сложив карту и убрав в карман.
Когда мы двинулись назад, я заметил неподвижную фигуру впереди. Кэцян, которого мы оставили на страже, лежал, будто спал. Я шагнул быстрее.