Олений заповедник
Шрифт:
Она вернулась с напитком для него и, не зная, что делать дальше, принялась разговаривать с птицей.
– Красавчик Кап, красавчик Кап, – застрекотала она, – ты любишь меня, красавчик Кап? – Птица молчала, и Бобби пожала плечами. – Мне никогда не удается заставить Капитана издать хоть звук, когда у меня кто-то есть.
– Давай потанцуем, – предложил Айтел.
Танцевала она плохо – была слишком напряжена. Тело не слушалось ее. Когда музыка кончилась, она села на диван рядом с Айтелом, и они принялись целоваться. Все шло наперекосяк: она целовалась напряженно, с горячностью пятнадцатилетней, да и губы их, казалось, встречались с трудом. «Надо отсюда выбираться», – снова сказал себе Айтел.
Тут заплакал ребенок.
– Это Вейла, – с облегчением прошептала Бобби, вскочила и на цыпочках вошла в спальню.
Сам не зная почему, Айтел пошел за ней и стал рядом, а она принялась укачивать на руках годовалую девочку.
– Она обмочилась, – сказала Бобби.
– Я подержу ее, пока ты переменишь подгузник.
Айтел всегда был безразличен к детям, но сейчас он находился в таком состоянии, что его трогал ребенок, которого он держал на руках. Это была одна из тех минут, когда в опьянении годы, десятилетия и вся жизнь взвешиваются порожденной алкоголем мудростью и все понятно, прощено и отставлено. Виски, рыцарь любви, позволяло ему в эту минуту любить Вейлу, представить себе ее жизнь такой, какой она должна быть, или увидеть другую жизнь, или десяток жизней, или увидеть себя в годовалом возрасте и увидеть Бобби ребенком, и Илену ребенком, маленькую итальянскую обезьянку с удивительными зелеными глазами, совсем другую и такую похожую на крошечное блондинистое существо у него на руках. Станет ли Илена через несколько лет такой, как Бобби?
Бобби взяла у него малышку и стала менять ей подгузник. Закрепляя его, она посмотрела на Айтела, и он, к своему ужасу, понял, что глаза у него снова полны слез.
– У Вейлы в прошлом месяце было воспаление легких, – сказала Бобби, – так что мне теперь надо особенно о ней заботиться. Господи, какие деньги берут эти врачи.
Айтел же оплакивал смерть ненаписанного героя, которого похоронил Фредди, – нет, похоронил он сам. Все беды мира обрушились на персонаж, живший в его мозгу, а теперь все они исчезли.
– Бедная крошка, ей, наверно, было очень плохо, – сказал он, повернулся и вышел в гостиную.
Надо держать себя в руках, а не плакать рожденными виски слезами. И все это время, словно ножевая рана, его терзала мысль: «Когда Илена станет вроде Бобби, как к ней будут относиться мужчины?»
Тут он услышал свой голос, крикнувший Бобби ни с того ни с сего – во всяком случае, так казалось:
– Могу я дать тебе денег взаймы?
С того вечера, когда он заключил договор с Колли, он ходил с тысячью долларов в бумажнике. А Бобби, вернувшись в гостиную, недоуменно, чуть ли не настороженно смотрела на него.
– Нет, слушай, – сказал Айтел, погладив ее по щеке, – это я не за что-то плачу, я дам в долг. – И достав бумажник, он вытащил три, потом четыре, потом пять стодолларовых бумажек и вложил ей в руку.
– Да я же никогда не смогу… – взвизгнула она. – Чарли, я никогда не смогу расплатиться с тобой.
– Конечно, сможешь. Не важно, сколько тебе на это понадобится времени. В один прекрасный день тебе повезет, а я обрадуюсь, что на меня свалились деньги в тот момент, когда они мне нужны.
– Но я не понимаю.
Айтел же подумал, бывал ли он когда-либо в жизни столь сентиментален?
– Нет, слушай, – повторил он точно подросток, рассерженный на жизнь, – все это дурно пахнет, понятно? Пусть это будет тебе подарком. Вот как надо поступать. Некоторые люди давали мне куда больше, – невнятно пробормотал он.
Вот теперь он готов был уйти. В эту минуту больше всего на свете ему хотелось оставить позади этот дом, оставить позади настоящее, оставить позади свое скромное чудо.
Но Бобби расчувствовалась. Она не дала ему уйти, а посадила рядом с собой на диван.
Айтел, сияя от своей щедрости, все еще не мог понять, что его на это подвигло. «Какую кучу денег я отвалил, чтобы избежать фиаско», – подумал он, отдаваясь ласкам Бобби. Она действовала лучше, чем прежде, желая потрафить ему, и это неизбежно подвело их к цели вечера. Но гладкого развития событий не получилось, так как она чуть ли не с паническим выражением лица попросила его подождать еще несколько минут, и вид ее тощего мальчишеского тела и неумелые поцелуи благодарности потушили обещание наслаждения, которого он ждал. Затем пришлось выбирать одну из форм наслаждения, которые предлагал Джей-Джей, и при помощи этого, а также соответствующих воспоминаний они добились того, к чему стремились, – он был на высоте и в течение пяти минут, чувствуя пот, проступивший на спине, проступивший на лице, был счастлив и кончил с улыбкой.
Бобби была в исступлении или по крайней мере делала вид, что вне себя от восторга. Похоже, что-то с ней произошло – возможно, пробудились чувства, высвободившиеся из замороженной целины.
– Ох, какой же ты удивительный, – сказала она, – это было просто чудесно. – И продолжала в том же духе, переливая из пустого в порожнее, пытаясь с помощью слов превратить происшедшее пробуждение чувств в буйство страсти.
Не может быть, думал Айтел, чтобы он ошибался. Почти до самого конца она терпела его ласки с натянутой улыбкой, глядя в сторону. Он никогда не чувствовал себя таким одиноким, как в те минуты, когда занимался с ней любовью, а теперь она пытается поверить в то, что произошел грандиозный успех.
– Душенька Чарли, – твердила она, целуя его ресницы, гладя волосы.
Она липла к нему как сладкое желе, и ему потребовалось добрых полчаса, чтобы с ней расстаться. Под конец, когда они целовались на прощание, Бобби посмотрела на него сияющими глазами и сказала:
– Когда же я снова тебя увижу?
– Не знаю. Скоро, – сказал он и возненавидел себя за ложь.
Вернувшись домой, он растер себя жесткой мочалкой и в постели так крепко прижал Илену к груди, что она замурлыкала – он переломает ей кости, тогда Айтел взял ее, причитая: «Я люблю тебя, я люблю тебя», – тело ее было пещерой, в которой он мог схоронить себя. Потом он проглотил таблетку снотворного и погрузился в дрему, из которой его вывел звонок Фэя.
Настало утро, и вместе с ним появилось все, что последние полтора месяца поочередно мучило Айтела. Он страдал в эти часы бдения, как страдают искалеченные люди, дожидаясь часа, когда прекратятся их мучения. Вот так же и Айтел дожидался той минуты, когда Илена проснется и он больше не будет один. Но дожидаясь, он думал лишь о том, что если Илена солгала ему, как солгал ей он, и была с другим мужчиной, затем вымылась и легла к нему в постель, он задушил бы ее. Это было нелепо. Наслаждение, которое он чувствовал, обладая Бобби, нельзя было сравнить с наслаждением, которое дарила ему Илена. Однако если бы кто-то наблюдал за ним с Бобби, то мог бы подумать, что он действительно получает наслаждение, – он ведь издавал указывавшие на это звуки. Какая-то бессмыслица – он же стонал, а вот мысль, что Илена могла издавать такие звуки с другим мужчиной… это уже было мерзко. И Айтел осознал, что должен безраздельно владеть ею.