Олений заповедник

Мейлер Норман

Подобный переход от дипломатии к дружбе снова изменил настроение Айтела.

– А тебе не кажется, что того, что я продал себя, уже достаточно для одного вечера? – холодно произнес он.

– Что же ты продал? Айтел, в моем гроссбухе ты по-прежнему числишься вундеркиндом. Ты даже и не начал понимать, что у меня в мыслях. Я знаю, что очень пьян, но вот что я думаю: Г. Т. не будет вечно хозяином на студии. – Колли произнес это шепотом, раскатившимся по всей комнате. – Мы с тобой могли бы составить интересную команду. Ты один из немногих режиссеров, никогда не опускавшихся до дешевки. А я преклоняюсьперед людьми такого класса, Чарли. Если бы мой голос был на студии решающим, уверяю тебя, что в благоразумных пределах я позволил бы тебе снимать картины какие пожелаешь. – И умолк, словно сожалея, что не вовремя высказал эту мысль.

– Мы могли бы стать командой, Колли, – признал Айтел, но потом решительно покачал головой, словно напрочь уничтожая такую возможность. – Но ты совершил слишком много неприятных акций в отношении слишком большого количества картин, которые были мне дороги, и я не могу это так быстро забыть. – В голосе его вновь появилась забытая было ненависть. – И хуже всего то, что в то время ты был не прав, даже как делец. Сейчас только начинают использовать некоторые нюансы, которые я хотел показать пять лет назад.

– Да перестань ты жить прошлым! – Муншин спокойно посмотрел на него. – Братец, неужели ты не способен поверить, что я, возможно, тоже хочу измениться?

Айтел улыбнулся как человек, переставший верить в честность других людей.

– А ты знаешь, – сказал он, – что не чувства людские, а дела двигают историю.

Муншин взглянул на свои часы и поднялся с кресла.

– Хорошо, – сказал он, – поскольку ты так обо мне думаешь, я представлю тебе доказательство моих добрых намерений. Забудь, что я обещал заплатить тебе две тысячи долларов по окончании сценария. Ты можешь получить их завтра. Я пришлю тебе с посыльным.

Айтел холодно посмотрел на него, словно перед ним стояло чудовище.

– Все играешь, бросая монетки, да, Колли?

В голосе Муншина послышалась вся усталость двадцатичетырехчасового рабочего дня.

– Айтел, ты настоящий человек-иголка, – сказал он, слегка покачиваясь. – И ты прав. Я действительно думаю в цифровом исчислении. Знаешь, что у нас с Иленой общее? У моих родителей тоже ведь был кондитерский магазин. И в нем всегда толпился народ: каждый день туда приходил мужик собирать ставки, которые делали игроки в лотерею. Это определенным образом обтачивает характер, чего светскому щеголю вроде Чарлза Фрэнсиса Айтела, рассиживающемуся в кафе, никогда не понять.

– Когда-нибудь я расскажу тебе о себе, – почти мягко сказал Айтел.

– Когда-нибудь. Надеюсь, Чарли. – Они официально попрощались за руку. – Так я пошлю к тебе утром посыльного. В качестве услуги самому себе. – Муншин с силой выдохнул воздух. – Какой получился вечер!

Айтел в хорошем настроении заснул и в столь же хорошем настроении проснулся. После сна он отлично себя чувствовал. Он с аппетитом съел завтрак и выпил кофе, хотя обычно желудок у него бунтовал и успокаивался лишь в конце дня. Такое состояние довольства длилось до той минуты, пока он не осознал: придется ведь сказать Илене, что сценарий больше ему не принадлежит.

Она расстроилась, а он, поясняя ей, что работа на Колли ничуть его не умаляет – просто ему нужно время, а деньги как раз и дадут ему время, – думал, что прошлым вечером в глубине души боялся рассказать ей об этом.

– На самом-то деле ничто ведь не меняется, дорогая, – сказал он. – Я хочу сказать: этот сценарий, который я пишу для Колли, будет совсем не таким, как мой собственный, и позже я смогу написать собственный.

Вид у нее был мрачный.

– Я не знала, что ты близок к краху.

– Очень близок, – сказал он.

– А ты не мог бы продать свою машину? – спросила она.

– Разве это выход из положения?

– Я просто надеюсь, что ты не сдался слишком рано. – Илена вздохнула. – Я ничего не понимаю в этих делах. Возможно, ты правильно поступил. – Произнося это, она убеждала себя, а он все время понимал, что она не верит ему: в конечном счете ее нельзя обмануть. – Я уверена, что новый сценарий получится хороший, – сказала она и промолчала весь день.

Работа над сценарием Муншина шла легко. Много лет назад Айтел, характеризуя коммерческого писателя, сказал, что это человек, способный выдавать по три страницы в час на любую тему. А сейчас сам выдавал такое же количество страниц нового шедевра. Случалось, происходили задержки, зацепки, бывало, что он не мог написать ни строчки, но в целом его поражало, вызывало досаду и доставляло удовольствие то, как легко ему писалось. Если раньше он по многу раз переписывал одну и ту же сцену, а потом решал, что последняя версия хуже неудачной предыдущей, сейчас идеи текли рекой, отдельные сцены легко ложились рядом, и сюжет обрастал стенами, поддерживавшими друг друга. Айтел ничего не знал о Церкви, однако сцены с Фредди в семинарии получились хорошие, коммерчески хорошие, насыщенные всеми необходимыми для фильма ингредиентами. Ну что надо знать про Церковь? У старика священника был острый ум, а Фредди держался, как и следовало, заносчиво. Можно было рассчитывать на стенографический код фильма, который даст понять зрителю: перед вами пятка, но это пятка Тедди Поупа и с ней произойдет регенерация.

Айтел начал получать от работы удовольствие, перейдя на описание успеха Фредди в постижении наук. Сладость семинарии Айтел разбавил уксусом телевидения и в процессе работы понимал, что последующие сцены не могут не иметь успеха. Немножко сиропа, немножко кислоты и много души. Эти маленькие пирожки приносят геркулесовы награды, и было так приятно снова работать с циничной быстротой.

Муншин почти ежедневно звонил из киностолицы.

– Как поживает наш Фредди? – спрашивал он.

– Отлично. Наш Фредди – настоящий живчик, – говорил Айтел и считал, что никаких проблем с характером героя больше не существует: теперь Фредди мог сыграть уже любой актер с телом лыжника, с загорелым лицом и с кучей душевности.

– А как там Плена? – спрашивал Муншин, и сам отвечал: «Великолепно, великолепно», хотя Айтел бормотал:

– Спасибо, она в полном порядке, просит тебя поцеловать.

Только это было не совсем так. Если Айтел в ту пору был в хорошем настроении, то у Илены было все наоборот, и ее депрессивное состояние подтачивало его оптимизм. С тех пор как Айтел стал жить с Иленой, он впервые вновь испытывал чувства, знакомые по многим его старым романам. Настало время решать, как порвать с Иленой. Это всегда было деликатным делом, а с Иленой придется быть особенно изворотливым. Как бы она ни была эти дни неприятна ему своей мрачностью, своей вульгарностью, даже самой своей любовью, он всегда сознавал, что виноват он. Ведь это он завел с ней роман, он настоял на том, чтобы жить вместе, и потому должен постараться причинить ей как можно меньше боли. В то же время он не хотел рвать с ней немедленно: это внесло бы слишком большую сумятицу в его работу. Лучше сделать это через месяц, через два, когда он закончит сценарий, а пока надо ловко, медленно – как ведут большую рыбину на тонкой леске – гасить ее любовь, приглушать ее надежду, чтобы конец был таким же безболезненным, как удар клюшкой по голове уставшей рыбы. «По голове рыбины в сто четырнадцать фунтов, что я заарканил на яхте», – подумал Айтел. Как она тогда его мотала! Сейчас он был не менее хладнокровен, чем любой хороший рыбак. «Я самый хладнокровный из известных мне мужчин», – думал он и уверенно, спокойно, с беспристрастностью профессионала вел Илену, подтягивая ее к борту. Всегда существовала опасность, что она может сорваться с крючка, прежде чем он ее вытащит, поэтому борьба была изнуряющей. Он не мог допустить, чтобы она поняла, как изменилось его отношение: она навяжет ему борьбу, которая заведет их слишком далеко, – так велит ее гордость; она тут же уйдет, как только поймет, что он больше ее не любит, и Айтел вынужден был подавлять соблазн тянуть леску слишком быстро, вытаскивать рыбу слишком рано.