Олимпия Клевская
Шрифт:
— Молчи!
— Как же так могло получиться? Сказать по правде, мой дорогой, чем больше ты мне об этом рассказываешь, тем больше ты побуждаешь меня к нескромности.
— Черт возьми! Дело просто: мы искали приключений, встретили женщину со служанкой…
— Подожди-ка, не торопись. Сначала, дорогой мой…
— Что?
— Избавлюсь от этих мерзавцев-стражников, или они кончат тем, что весь квартал перебудят.
Пекиньи понял всю необходимость такой меры и отошел в сторонку.
Герцог в домашнем халате и с лампой в руке отворил
— Что такое, господа? — спросил он властно. — Что вы делаете в такой час у моих дверей?
— Ах, простите, господин герцог, — залепетал сержант, внезапно рухнув с высот гнева, который вскипал в нем при виде закрытой калитки и тут же опал, стоило только ей распахнуться.
— Хорошо, посмотрим, чего тебе надо от господина герцога, какова причина, из-за которой можно его разбудить так, как это сделал ты.
— Монсеньер!.. Монсеньер!.. Тут ведь… поскольку…
— Что? — величественно спросил герцог.
— Это все трое ваших людей, они безобразничали на улице, и вот мы их ищем.
— Откуда вы знаете, что это были мои люди?
— Мы видели, как они вбежали к вам.
— Это еще не доказательство.
— Это не важно, господин герцог, ваши это люди или нет; но те, что безобразничали, так или иначе сейчас у вас, а ваш особняк не так уж похож на церковь, чтобы мог служить убежищем.
— Вы только посмотрите на него! Возьмитесь за ум, господин чудак! Честное слово, мы посеяли столько, что жнут все, кому не лень! Ну, так что за безобразие учинили эти господа?
— Монсеньеру известны все красивые женщины Парижа, не так ли?
— Ну да, более или менее.
— Принцессы крови, дворянки, горожанки?
— Короче, сержант!
— Монсеньер наверняка помнит красавицу Польмье.
— Хозяйку гостиницы «Говорящий лев»? Мне известно о ней только это.
— Она порядочная женщина.
— Гм!.. — обронил герцог. — Ладно.
— Так вот, она шла со своей служанкой по улице Сент-Оноре. И тут ваши люди…
— Я уже сказал вам, сержант, что эти господа не из моих людей.
— Тут эти господа, — продолжал сержант, — более чем любезно подкатились к ней, а один, самый маленький, стал ее целовать, да так оскорбительно!
— Надо же! — обронил Ришелье.
— А в это время, — продолжал сержант, — самый высокий трепал за подбородок служанку. Вот почему эти две добродетельные особы подняли такой крик, что душа разрывалась.
— Но что понадобилось на улице в такой час двум порядочным женщинам?
— Да они, господин герцог, отправились искать стражников.
— Как, они искали стражников? Стало быть, они предчувствовали, что им нанесут оскорбление?
— Э! Нет, господин герцог, это чтобы разнять знатных господ, которые передрались в гостинице мадемуазель Польмье.
— Почему они не сказали этого тому, маленькому? Возможно, это бы его утихомирило.
— Да, как же, утихомирится он! Этот маленький — он, господин герцог, прямо черт бешеный. «Стражу?! — завопил он. —
— Вот как! И что же он сделал, добравшись туда?
— Вот там, господин герцог, и началось настоящее бесчинство; потому как, сами понимаете, это еще не преступление — целовать хорошенькую девушку, будь она даже еще красивей, чем мадемуазель Польмье, хоть такое и
представить трудно; но тут этот маленький негодяй, передразнивая августейший голос, принялся звать…
— Кого звать?
— Он кричал: «Форестье, Форестье!»
— Что это еще за Форестье? — полюбопытствовал герцог.
— Господин герцог, это командир швейцарцев на этом посту, командир что надо.
— Хорошо.
— Нет, наоборот, очень плохо, ведь тут господину Форестье почудилось, будто он узнал голос короля; он как выхватит свою шпагу да как крикнет караулу, который его окружал: «Это же король нас зовет, черт возьми, король!» Тут все швейцарцы как бросятся к своим шпагам и карабинам… Примчались сломя голову, всю улицу обшарили.
— И обнаружили…
— Госпожу Польмье в полнейшем смятении, а больше ничего; маленький мерзавец, притворщик желторотый, улепетнул вместе с приятелями.
— А швейцарцы? — спросил Ришелье, поневоле смеясь.
— Ах, господин герцог! Швейцарцы были просто вне себя от ярости; но так как госпожа Польмье рассказала, что с ней случилось, а благоразумие нашего возлюбленного короля всем известно, да к тому же и на посту никого не осталось, то господин Форестье, опасаясь каких-нибудь неожиданностей, приказал своим людям отправиться обратно.
— Разумная предосторожность.
— Тогда швейцарцы вернулись к себе на пост, но, по счастью, они столкнулись с нами в то самое время, когда мы утешали мадемуазель Польмье, ведь она была вся в слезах. Она указала нам, в каком направлении скрылись злоумышленники, и мы кинулись в погоню. Через пять минут мы их обнаружили, они преспокойно шли по улице, будто не взбудоражили только что весь квартал. Мы их атаковали, и они не могли ускользнуть от нас никуда, кроме как к вам в особняк.
— Что ж, история скверная, — сказал герцог, приветливо обращаясь к сержанту караула, — она плоха для всех, кроме тебя, друг мой, и твоих бравых солдат, поскольку я хоть и не желаю, чтобы моих людей арестовали, как они того заслуживают, но, тем не менее, хочу, чтобы они расплатились за свои дурачества. Ну, господа, ну же, раскошеливайтесь, — прибавил Ришелье, обращаясь к провинившимся.
И он протянул руку.
Три кошелька, довольно туго набитых, легли ему в ладонь.
— Ребята, — повернулся к стражникам герцог, — примите это и поменьше болтайте, даже после того как пропьете в честь моего благополучного возвращения все содержимое этих кошельков.