Оливия Киттеридж
Шрифт:
— Бобби, я не знала, что ты когда-то случайно встретился с Лидиями в аэропорту Орландо. Мне думается, ты никогда мне об этом не говорил.
— Ты, вероятно, забыла. Это было очень давно.
Впереди них сквозь деревья сиял лунный серп — крохотная, сверкающая, изогнутая, бесконечно малая частица на черном небе ночи, и что-то шевельнулось в заполненном водой мозгу Джейн. Это было воспоминание о том, как та женщина — миссис Лидия — взглянула на нее, а потом отвела глаза, собираясь подниматься по лестнице на галерею. Теперь уже вполне намеренно, Джейн взяла
— Бобби, — попросила она, — прошу тебя, скажи мне правду: на самом деле ты встретился с ними в аэропорту Майами, ведь так?
И когда он не ответил, Джейн вдруг ощутила боль в кишечнике, и где-то глубоко внутри все у нее содрогнулось; какой усталой вдруг сделала ее эта особая, такая знакомая боль, эта тяжесть, которая представлялась ей толстым листом потускневшего серебра, разворачивающимся у нее внутри, а затем застилающим и все снаружи, гасящим рождественские огни, накрывающим уличные фонари, свежий снег, прелесть всего окружающего… все исчезло, ничего не осталось.
— О господи, — произнесла она. — Не могу этому поверить. — И добавила: — Правда не могу поверить.
Боб завел машину на въездную аллею и выключил двигатель. Оба они остались сидеть.
— Джейни, — сказал он.
— Скажи мне. — Такая спокойная. Она даже вздохнула. — Прошу тебя — скажи мне.
В темноте машины она слышала, что теперь его дыхание участилось — как и ее собственное. Ей хотелось сказать ему, что теперь их сердца слишком стары для такого, нельзя причинять такое сердцу, нельзя надеяться, что оно такое выдержит.
В тусклом свете, доходившем к ним от крыльца, лицо Боба казалось мертвенно-бледным, призрачным. Только бы он не умер прямо здесь и сейчас.
— Просто скажи мне, — повторила она совсем по-доброму.
— У нее оказался рак груди, Джейни. Тогда, весной, она позвонила мне в контору, перед моим уходом на пенсию, а до тех пор я много лет ничего от нее не слышал. Много лет, Джейни.
— Ладно, — сказала Джейн.
— Она была очень несчастна. У меня на душе стало нехорошо. — Боб по-прежнему не смотрел на нее: смотрел куда-то вперед, над рулевым колесом. — Я почувствовал… Ну, не знаю. Могу только сказать тебе — я жалею, что она мне позвонила. — Теперь он откинулся на спинку кресла и глубоко вздохнул. — Мне надо было лететь в Орландо, закрыть тот счет, вот я и сказал ей, что заеду повидаться, и так и сделал. Я отправился в Майами и увиделся с ней, и это было ужасно, в этом было что-то трагичное и жалкое. На следующий день я улетал из Майами, где и встретил Грейнджеров.
— Ты провел с ней ночь в Майами?
Теперь Джейн била дрожь, у нее стучали бы зубы, если бы она дала им волю.
Боб как-то обмяк в кресле. Голова его покоилась на подголовнике, глаза были закрыты.
— Я хотел в тот же вечер уехать назад в Орландо на машине. Так я запланировал заранее. Но час был слишком поздний. И мне казалось неловким уехать, да и, откровенно говоря, я не чувствовал себя способным такой поздней ночью благополучно довести машину до Орландо. Это было ужасно, Джейни.
— И много ты разговаривал с ней с тех пор?
— Я один раз позвонил ей, через несколько дней после возвращения, и это все. Я говорю тебе правду.
— Она умерла?
Боб покачал головой:
— Понятия не имею. Вероятно, я услышал бы — от Скотта или Мэри, — если бы она умерла, так что, полагаю, она жива. Но я понятия не имею.
— Ты о ней думаешь?
Он умоляюще посмотрел на нее в полутьме:
— Джейн, я думаю о тебе, я люблю тебя. Только тебя, Джейни. Это же было четыре года назад. Четыре года — это так давно.
— Нет, неправда. В нашем возрасте это все равно что пару страниц перевернуть — флип-флип. — Во мгле она сделала рукой жест, быстрое движение туда-сюда.
На это он не стал отвечать, только смотрел на нее, не поднимая головы с подголовника, словно упал с какого-нибудь дерева и теперь лежит, не в силах подняться; он лишь скосил глаза в ее сторону, глядя на Джейн в изнеможении и невыразимой печали.
— Для меня важна только ты, Джейн. Она не имеет значения. То, что я с ней увиделся, не имело для меня значения. Я сделал это потому, что она этого хотела.
— Но я просто не понимаю, — призналась Джейн. — Я что хочу сказать — вот сейчас, в этот момент нашей с тобой жизни, я просто не понимаю. Потому что она этого хотела?
— Я не виню тебя, Джейни. Это же нелепо. Это было так… Об этом и говорить не стоило. — Боб закрыл лицо большой рукой в перчатке.
— Мне нужно зайти в дом, я просто закоченела.
Джейн вышла из машины и стала подниматься по ступенькам крыльца. Она шла, будто запинаясь, но она не запиналась. Подождала, пока он отпирал дверь, прошла мимо него на кухню, потом через столовую — в гостиную и там опустилась на диван.
Боб последовал за ней, зажег лампу и сел на журнальный столик лицом к жене. Довольно долго они сидели молча. Джейн чувствовала, что ее сердце снова разбито. Только теперь ведь она — старуха, в этом вся разница. Боб тихонько снял с себя пальто. Спросил:
— Принести тебе что-нибудь? Хочешь горячего шоколада? Чаю?
Джейн покачала головой.
— Все-таки сними пальто, Джейни.
— Нет, — отказалась она. — Мне холодно.
— Ну пожалуйста, Джейни!
Он пошел наверх и вернулся с ее любимым свитером — желтым кардиганом из ангорской шерсти.
Джейн положила свитер на колени.
Боб сел на диван рядом с женой.
— Ах, Джейни, — произнес он, — я так тебя огорчил!
Она позволила ему помочь ей — минуту спустя. Надела свитер.
— Мы стареем, — сказала она затем, — и однажды умрем.
— Джейн!
— Мне страшно, Бобби.
— Нужно лечь в постель, — сказал он.
Однако Джейн покачала головой и спросила, отстраняясь от его руки, обнимавшей ее плечи:
— Она так никогда и не вышла замуж?
— Да нет, — ответил Боб. — Нет, так и не вышла. Она же ненормальная, Джейни.