Оля остается в Арктике
Шрифт:
– Да-да, папа, а почему ты сказал, что Славик мой дядя? – спросила Катя. – Мы все время считали, что Славик – друг нашей семьи. Ни братом, ни дядей Славика никто из нас не называл!
– Вы отсутствовали две недели, – ответил папа, – за это время произошли очень большие, можно сказать, судьбоносные перемены.
– Что здесь произошло? Почему вы сразу не начали с этих новостей? – спросила Катя.
– Эти новости хотя и очень важны, но они касаются истории нашей семьи. История никуда не убежит. А твоя встреча с Андреем, наша встреча с вами – это реальная жизнь. А реальная жизнь всегда стоит на первом месте. А о том, что Славик не просто друг нашей семьи, но и твой родной дядя и мамин родной брат – мама сейчас все расскажет.
– Мама, рассказывай быстрее, что все это значит?!
– На второй день, как мы с вами расстались в Оренбурге, – стала рассказывать Юля, – ко мне в центр привезли пожилую женщину с инфарктом миокарда. Ее звали Вера. Она была в состоянии глубокого психического ступора, полного ухода в себя. Но мне все же удалось ее разговорить. Выяснилось, что ее инфаркт возник исключительно на социальной почве. Я присела к ней, стала с ней любезно, как и со всеми больными, разговаривать. Дошло до душевных разговоров. Мне хотелось выяснить, какие из группы социальных факторов довели ее до инфаркта: трудовые, бытовые, любовные, потеря близких. Я попросила Веру рассказать все о своей жизни, ну хотя бы ключевые моменты.
Вера была в таком глубоком ступоре, что не то чтобы рассказывать о себе, а даже смотреть не хотела ни на кого – отворачивалась. И все же она повернулась ко мне, раскрыла глаза, посмотрела на меня и сказала:
– Деточка, ты такая молоденькая и красивая, ты такая обаятельная, что от тебя просто веет добротой. Я расскажу тебе все, но не потому, чтобы ты меня пожалела, а потому, что я просто не смогу удержаться. Мне хочется выплеснуть все, что во мне накопилось за долгие годы моей суровой судьбы, и спокойно умереть.
– Рассказывайте, Вера, рассказывайте. Я пойму и помогу, – попросила я.
– Жизнь я прожила долгую, но все так скомкано, что даже рассказывать трудно, – начала говорить Вера. – То войны, то революции. А это значит – смерти, слезы, голод и бесполезный труд.
Был, правда, в моей жизни только один счастливый момент.
– Ну, расскажите, Вера, расскажите хотя бы про этот один момент.
– Давно это было, но сердце мое никак не может успокоиться. Дал мне бог дочечку – потом забрал. Сейчас она была бы такая же, как ты – такая же добрая и красивая. Вот и высохло мое сердце по ней, всю жизнь думаю, жду и плачу.
– Ну, расскажите, Вера, что же случилось с вашей дочечкой? Она умерла?
– Если бы умерла, то я хоть бы на могилку ходила да разговаривала бы с нею. Да оставила бы завещание, чтобы похоронили меня рядом с ней. А так, где она, что с нею, жива она или не жива… Самое страшное в жизни – это неопределенность. Всю жизнь чего-то ждешь, не живешь, а висишь в воздухе.
– Ну, рассказывайте, Вера, что за горе у вас случилось. А то я буду долго жалеть, что не смогла вам помочь.
– Это было, деточка, сразу после революции, когда к власти пришли большевики. Жизнь была невыносимая: голод, холод, болезни, смерть, людоедство. По три, по пять дней во рту кусочка хлеба не было. Правда, большевики здесь ни при чем. Страна была разрушена и уничтожена еще до большевиков. С самого начала века – то войны, то революции, то японцы, то немцы.
К приходу к власти большевиков от России остались только рожки да ножки, осталось только одно слово – Россия. Но и этим волшебным словом продолжали спекулировать самые разнообразные политические проходимцы. К приходу к власти большевиков Россия уже лежала и умирала. И даже в это трагическое время Временное правительство стремилось добить умирающую Россию, кричало: война до последнего солдата. Зачем было снимать царя, если не было ни экономической, ни политической программы? Что царь кричал: война до последнего солдата, то и Временное правительство: война до последнего солдата! У Керенского и его подельников, думских оборотней, была одна цель – выполнить волю своих заморских господ – обезглавить и расчленить Россию. Но они смогли лишь посеять хаос – сняли царя, расчленить Россию им не удалось. Большевики реанимировали Россию, поставили на ноги, окончательно вылечили, сделали сильной и могущественной. Сейчас врагам большевиков нечего противопоставить. Они говорят: да, реанимировали, но какой ценой!
Тогда я была еще совсем молоденькая, – продолжала Вера, – мне было девятнадцать лет. Но я уже была замужем, и жили мы с мужем в Оренбурге. Я уже была беременна, на девятом месяце. Вскоре муж умер от голода. Хотя он никакой роли не играл в части питания, но все равно с ним было как-то уютнее. Мужа кое-как я похоронила в саду. В то время хоронили, кто как мог и кто где мог, безо всяких справок, вскрытий, прокуроров, попов. Мужа я хоронила целые сутки. За ночь сумела вытащить только из дома, приволочь в сад. Протащу три метра – падаю, сил нет. Поднимаюсь – в глазах потемнеет, разноцветные круги. Стою две-три минуты – проходит. Опять волоку – где за шиворот, где за ноги. Потом целый день копала яму. К вечеру выкопала глубиной в шестьдесят сантиметров. Опустила – пусть бог простит – как смогла. И сама чуть не полетела в эту же яму. Хорошо, что яма была мелкая, уперлась руками в его голову. Кое-как выкарабкалась. Крестик поставила с бузины, так как резать дерево не было ни пилы, ни сил. В то время я уже сама еле ходила, да еще и упала духом в связи со смертью мужа. Но во мне уже был живой ребенок, и я решила: если суждено умереть, то только на ногах. Ради ребенка буду бороться до последнего, пока не умру, но только на ногах. Но что делать, как добыть кусочек хлеба, я не могла придумать.
Потом вспомнила, что в Москве у меня есть двоюродный брат. Думаю, может, он мне как-то поможет. Пошла на вокзал. Кое-как забралась в товарный вагон – в телятник. Там уже сидели люди, такие же, как и я. Головы опущены, молчаливые, никто ни с кем не разговаривал. Я легла прямо на пол, так как стоять и тем более сидеть я уже не могла. Через некоторое время ко мне подползла девушка – звали ее Нина. Нина села рядом и спросила:
– Есть хочешь?
– Хочу, – отвечаю.
– У меня есть план, – предлагает она. – Нам нужно выйти в Бугуруслане. Там есть хорошая столовая, покушаем и поедем дальше.
Я ее спрашиваю:
– Как же мы покушаем, если у нас нет денег?
Она говорит:
– Смотри сюда. Мы заходим в столовую, садимся на свободные места и наблюдаем за людьми. Бывает так, что кто-то покушал и на столе оставил кусочек хлеба или что-то оставил в миске. Мы тут же подходим и все это забираем или доедаем. Если мы там покрутимся полдня, будем сыты и сможем поехать дальше.
Конец ознакомительного фрагмента.