Омут памяти
Шрифт:
Напоминаю об этом, чтобы подчеркнуть: столкновение того или иного рода между этими двумя силами было неизбежно. И дело не в просчетах политиков с той или другой стороны — такие просчеты, конечно же, были, но не они определяли полувековые тенденции мировой политики. И не в том дело, что одна из сторон олицетворяла собой, как это изображалось, силы Света, а другая — силы Тьмы (на мой взгляд, с обеих сторон хватало и того, и другого). Столкновение политических курсов и целей, сил и характеров было предопределено внутренней природой каждого из двух полюсов еще только формировавшегося биполярного мира, их общим уникальным положением в этом мире, когда силовой, военноэкономический разрыв между этими полюсами и другими, ближайшими к ним государствами
Было в этом раннепослевоенном противостоянии еще одно обстоятельство, заслуживающее внимания. Каждая страна по отдельности и обе они, вместе взятые, их взаимные отношения и роль в мировой политике олицетворяли ту стихийную линию развития, которая на протяжении всей истории человечества пробивалась исключительно через механизмы силы.
На мой взгляд, можно утверждать, что силовая детерминанта по итогам Второй мировой войны достигла своей вершины и сама оказалась как бы на развилке: примет ли ее дальнейшая эволюция глобальный характер, какие-то совершенно новые формы и проявления, или же постепенно начнет складываться иная детерминанта. Например, интеллектуальная и нравственная, опирающаяся на мощь знаний и возможностей человека, на критическое осознание им собственного опыта и на понимание своей ответственности перед людьми и Богом, перед уникальностью нашей планеты, этого островка жизни во всей известной нам Вселенной.
К сожалению, инерция мировой политики и ее силовая детерминанта требовали от СССР и США помериться силами. Видимо, так бы оно и случилось, если бы в разговор двух мировых гигантов не вмешалось ядерное оружие. В этих условиях даже локальные войны при прямом или косвенном участии той или другой стороны оказались бессмысленными.
Вот на этом-то фоне в отношениях между СССР и США и начались два взаимосвязанных, параллельно развивающихся процесса: с одной стороны, разработка средств прямого нанесения ущерба друг другу; а с другой — перманентной взаимной проверки соотношения сил и воль через различные виды опосредованного противоборства, наиболее ярким проявлением чего стали конфликты в "третьем мире", происхождение и динамика которых были теснейшим образом связаны с военно-политическим соперничеством СССР и США.
В этом, на мой взгляд, и заключалась суть и специфика "холодной войны", которую можно определить как неизбежность силового противоборства, материализующуюся в условиях, когда средства, которые бы делали прямое и решающее противоборство практически осуществимым, отсутствовали. Кубинский ракетный кризис, в частности, показал, что даже обмен ядерными ударами, если бы он произошел, сам по себе не обеспечивал победу ни одной из сторон, а следовательно, не имел бы практического смысла.
Чем могла стать, но не стала "холодная война"?
Если согласиться с тем определением истоков и сущности "холодной войны", какое я попытался сформулировать выше, то необходимо сделать вывод, что, пожалуй, впервые в истории причудами мирового развития было создано противостояние., не имевшее практического разрешения, но и державшее в своих ядерных тисках обе стороны, как, впрочем, и весь мир. Обстановка подсказывала, даже кричала: "Думайте, черт побери! Ищите нестандартные подходы!" Надо признать, что и в том, и в другом политики обеих стран оказались несостоятельными. Вполне логично в этих условиях и то, что как советологи в США, так и американистика в СССР потерпели банкротство.
Верно, что по следам кубинского кризиса еще с начала 60-х годов начались переговоры вначале по ограничению и запрещению ядерных испытаний в трех средах, позднее — по ограничению и сокращению стратегических, затем и обычных вооружений. Все это было полезно, ставило какие-то пределы гонке вооружений, создавало в опасной стратегической игре хоть какую-то "технику безопасности".
Перестройка в СССР — по крайней мере, со стороны тех, кто ее начинал, была искренней попыткой развернуть
К сожалению, на Западе, и прежде всего в США, в Перестройке некоторые политики усмотрели только кризис, открывший возможность ослабления главного оппонента, возможность так или иначе потеснить его с прежних позиций в Европе и мире, а также, возможно, и нанести весомый практический удар по "мировому коммунизму", притом его же собственными руками.
Хочу быть правильно понятым. Я не выдвигаю никаких политических или моральных обвинений, просто констатирую факт. Или то, что лично мне представляется фактом. Никоим образом я не отрицаю того, что советская система действительно переживала глубокий и потенциально опасный кризис. Собственно, об этом в годы Перестройки не раз публично и откровенно говорили и Горбачев, и я сам, и некоторые другие представители советского руководства. Никто, разумеется, не мог гарантировать того, что Перестройка или иные реформаторские усилия непременно принесут те желанные итоги, на которые рассчитывали ее инициаторы. И в этих обстоятельствах взятый США и Западом курс на минимизацию собственного риска, на получение для себя осязаемой сиюминутной отдачи, на широкую и всестороннюю подстраховку собственных интересов и позиций был прагматичен, именно прагматичен, но не более.
В итоге получила подкрепление и утвердилась позиция, исходившая из того, что в СССР назревает и разворачивается "крах коммунизма", а не предпосылки для поворота к новой, во многих отношениях более перспективной модели развития. Точно так же и в новом политическом мышлении увидели лишь вынужденный пропагандистский зигзаг, дипломатическую хитрость, попытку политического маневрирования, а не нечто принципиально новое в подходах к мировому развитию. Была взята линия на завершение "краха коммунизма" в возможно более безопасных формах, без риска неприемлемых потрясений.
Если подойти к проблеме исторически, то руководство Советского Союза сделало мировому сообществу предложения прорывного характера, осуществление которых привело бы к новому качеству мирового развития.
Но Запад увидел в этом только идеологический маневр да еще возможность извлечь для себя экономические и политические выгоды с точки зрения национальных интересов, а не интересов всего международного сообщества. Богатство и сила всегда страдают самоуверенностью, а потому не способны на мудрые решения. Эгоизм восторжествовал и на этот раз. Стратегически, как показало время, такой курс был ошибочен.
В результате прекращение "холодной войны" не стало или, скажу осторожнее, пока не стало разрывом с силовой детерминантой мирового развития в пользу интеллектуальной и нравственной детерминанты. Если говорить о Советском Союзе, то речь идет не просто о распаде великой державы, а о тяготении отдельных ее частей к различным "полюсам притяжения", о перекройке карты мира, формировании в новой конфигурации той же По сути конфронтационной модели, от которой мы с таким трудом отказались.
Возникновение новых азимутов конфронтации в известной мере обусловлено положением стран СНГ на стыке разновекторных политических сил: на Западе — интегрирующейся Европы; на Востоке — Японии и стремительно выходящих на мировую авансцену стран АТР, а главное — такого важнейшего фактора, как Китай; на Юге — огромного массива развивающихся стран с растущими националистическими устремлениями и крепнущей идеологией фундаментализма. Оттесняемая на Восток и Север Россия неизбежно усилит свою активность на Дальнем Востоке. В принципе для этого есть благоприятные предпосылки.