Омут памяти

Яковлев Александр Николаевич

Жив в памяти и другой эпизод. Я проводил в Грузии отпуск и был свободен, как птица. Поехал в Телави. И вдруг телефонный звонок Патиашвили. Взволнованным голосом он сказал, что на главной площади города собирается толпа, уже начались антиправительственные выступления, что он обдумывает вопрос о возможности применения крайних мер. Я снова посоветовал Джумберу, который, как я понял, явно был в панике, пойти на площадь и поговорить с людьми.

Позвонил в Тбилиси своему помощнику Кузнецову, а также гостившему в Грузии Примакову, рассказал им о разговоре с Патиашвили и попросил съездить на площадь и посмотреть, что там делается на самом деле. Минут через сорок

они перезвонили мне и сказали, что ничего не происходит. Воскресенье, ходят родители с детьми. Около памятника о чем-то спорят с десяток человек. Вот и все. Хотел переговорить с Патиашвили, но его не оказалось на месте. Однако буквально через минуту мне позвонил министр внутренних дел Грузии и с некоторой иронией сказал, что произошло, мол, информационное недоразумение, на площади все в порядке.

Сомнения мои обострил Михаил Полторанин. Он подошел ко мне и сказал: «Мой дружеский совет: не лезь в это дело. Там много темного, концы с концами не сходятся». Вот с этими смутными настроениями в тот же день поздним вечером я связался с Горбачевым. Он был на даче. Сказал ему, что предпочел бы Комиссию по советско-германскому договору, поскольку я по специальности историк. Мы долго обсуждали этот вопрос, но так ни к чему и не пришли.

— Подумаем, — сказал он.

По предложению Липпмаа разгорелись горячие прения. Было ясно, что у значительной части депутатов нет ни малейшего желания обсуждать этот трудный политический и нравственный вопрос. Основной упор оппоненты делали на то, что оригинал секретных протоколов отсутствует. Пришлось выступить и Горбачеву. Он заявил, что они с Шеварднадзе пытались найти подлинники секретных протоколов, но их нигде не оказалось.

Так или иначе, в конце своего выступления он предложил включить в состав комиссии меня, что было встречено аплодисментами.

Началась работа — нудная и тяжелая. Собрали сотни и сотни документов — прямых и косвенных. К работе подключили советские посольства в ФРГ, Англии, Франции, США. Проштудировали десятки книг, особенно на немецком языке. Все эти документы и материалы рассылались членам комиссии. Заседания проходили очень бурно.

Рабочим координатором комиссии был Валентин Фалин — человек высокой эрудиции. Своей рассудительностью он помогал создавать рабочую, уравновешенную обстановку. Активную роль играли Г. Арбатов, В. Коротич, нынешний Патриарх Алексий II, Ч. Айтматов, Л. Арутюнян, А. Казанник, И. Друцэ, В. Шинкарук.

Вполне понятно, что представители прибалтийских республик занимали острорадикальную позицию, но в основном по формулировкам создаваемого документа, а не по существу. Их активно поддерживал Юрий Афанасьев. Он даже сказал в интервью, что некоторые члены комиссии, в частности ее председатель, сдерживают объективное изучение проблемы.

Однажды я дал почитать Горбачеву проект моего доклада. Ему все это не понравилось. Но в процессе разговора возникла идея об интервью газете «Правда», с тем чтобы подготовить общественное мнение по этому далеко не простому вопросу. С помощью Фалина подготовил как вопросы, так и ответы и направил их в Крым, где отдыхал Михаил Сергеевич. Через 2–3 дня мне позвонил Черняев и сказал, что интервью понравилось, можно печатать. Однако некоторые представители Прибалтики критически отнеслись к тексту интервью, считая, что он расплывчат, не отражает суть проблемы, поскольку недостаточно радикален.

Работа комиссии возобновилась осенью, хотя рабочая группа сидела над изучением документов все лето. Страсти держались на том же уровне. В сущности, со многими замечаниями и требованиями

прибалтов можно было согласиться, но я-то знал, что решения обвинительного характера в адрес СССР съезд все равно не примет. В конце концов заявил на комиссии, что пойду на трибуну и скажу, что выражаю мнение только части комиссии. Попрошу создать новую комиссию без моего участия. Сказал также, что часть комиссии может выступить со своими вариантами доклада и решения. Особенно шумливые радикалы поворчали, но согласились, что выступать мне надо от имени всей комиссии.

Последний вариант своего доклада я никому не показывал — ни членам Политбюро, ни членам комиссии. За день до выступления ко мне подошел Анатолий Ковалев — первый заместитель министра иностранных дел СССР. Большая умница и высокой порядочности человек. Он сказал, что нашел акт передачи текста секретного протокола из одного подразделения МИД в другое. Я обрадовался и хотел сразу же вставить его в мой доклад. Но, поразмыслив, решил оставить этот последний аргумент про запас.

Наступило 23 декабря 1989 года, предпоследний день работы Второго съезда народных депутатов СССР (12–24 декабря). С большим волнением иду на трибуну. Во время подготовки доклада, а она продолжалась месяцами, я упорно искал, нащупывал его стилистику, тональность, меру компромиссных слов и положений. В конечном счете принял решение представить строгий научно-исторический доклад.

Разделил его на две части: сначала сделал упор на том, что сам договор был правомерным и отвечал интересам страны (что понравилось одной части аудитории), а затем уже говорил об аморальности «секретных протоколов», их правовой несостоятельности. Мне было понятно, что именно последняя часть и вызовет споры, а первая — симпатии к докладу в целом. Выступление продолжалось около 45 минут, слушалось с большим вниманием, хотя было похоже скорее на лекцию, чем на политическое сообщение. Закончилось аплодисментами.

Мне задали несколько вопросов. Они не были трудными. Зал только начал переваривать сказанное. После перерыва должны были начаться прения. Но перед ними председательствующий Лукьянов предпринял попытку не открывать их, что было тактически правильно. Он зачитал две записки:

«Учитывая глубокий, всесторонний и взвешенный характер доклада товарища Яковлева, а также неуместность попыток выхода за рамки поручения Первого съезда, считаем возможным прения не открывать, а ограничиться принятием постановления. Депутаты Владиславлев и Бурлацкий».

«Предлагаю прения по докладу товарища Яковлева не открывать. Принять предложенный комиссией проект постановления. Депутат Кириллов».

От себя Лукьянов добавил: «Кроме того, несколько депутатов в перерыве подошли и сказали мне: посмотрите на проект, он подписан всеми членами комиссии, завизирован, за исключением одной маленькой оговорки. Все остальные члены комиссии согласны с этим. Поэтому депутаты предлагают не открывать прения. Но я должен с вами посоветоваться. Кто-нибудь настаивает на открытии прений?» С места крикнули: «Нет!»

Решили прений не открывать, а начать обсуждение проекта постановления. Вот тут все и началось. Первый же выступающий, поддержав содержание моего доклада, начисто отверг текст постановления, объявив его чуть ли не оскорбительным для СССР, победившего фашизм. Другие выступали за продолжение работы комиссии. Третьи предлагали принять к сведению только 1-й пункт постановления. Четвертые хотели ограничиться докладом, приняв его к сведению. Противники постановления напирали на то, что нет подлинников секретных протоколов.