Омут памяти
Шрифт:
Я напомнил об этих фактах для того, чтобы понятнее стали мой нынешние соображения на этот счет. Передачу конфессиональной собственности религиозным властям я считал не только своеобразным покаянием общества, но и связывал с этим надежду на возрождение нравственности, верил, что возвышенная духовность будет лечить прилипчивое материальное головокружение, сдерживать жадность и зависть.
Не скажу, что полностью, но многие мои надежды, к сожалению, дали трещину. Немало священников на местах оказались просто жуликами, разворовывающими церковное имущество. Так произошло, например, с моей церковью в селе Веденском, где я окончил начальную школу и где могилы
Недавно я был там в качестве «крестного отца». На крестины поставили в очередь более десяти младенцев. Батюшка был хмур. Заявил, что крестить станет только тех младенцев, крестные матери и отцы которых знают «Отче наш» наизусть. Подошла и наша очередь. Он спросил крестную мать, знает ли она «Отче наш». «Нет», — ответила она. «Передай ребенка матери!» Потом прочитал грубую нотацию, сказав о том, что не знающие «Отче наш» наизусть не имеют права переступать порог храма.
Ко мне подошли несколько старых знакомых. «Ноги моей больше не будет в этом храме», — сказала пожилая женщина. Одним словом — большевик, напоминающий своими действиями члена достопамятного Союза безбожников.
К сожалению, некоторые церковные иерархи ни с того ни с сего начали прижиматься к власти, пробавляться ее милостью, без меры суетиться, исполнять непотребные обязанности государственного придатка. Нельзя не видеть, что с верующими говорят очень часто люди малограмотные, не знающие священных книг и христовых заповедей, грешащие непотребными деяниями. Но самое главное, многие иерархи не готовы к реформе церкви, хотя нужда в ней колоколами гремит над землей России.
Особенно грязными и циничными являются клятвы нынешних лидеров компартии в верности христианским заветам. Разрушив тысячи храмов и уничтожив сотни тысяч священнослужителей, большевики сегодня преподносят себя носителями духовности.
Почему почтенные и высокочтимые иерархи нынешней церкви не предадут анафеме антипатриотическую и антихристианскую партию, разрушившую церковь, объявившую религию злом, подлежащим искоренению?
Общество ждет от религии проповеди, исцеляющей и возвышающей, сердобольной и правдивой, особенно желанной сегодня после тяжелых десятилетий безверия и безбожия.
Я хорошо понимаю, что многих пастырей еще тяготит груз прошлого, того прошлого, когда всю религиозную деятельность контролировали спецслужбы. Они подбирали людей для учебы в религиозных учебных заведениях, вербовали их на службу в разведке и контрразведке. Многих двойников я знаю, знаю даже их клички, но обещаю эти знания унести с собой.
Итак, со времени прихода к власти Михаила Горбачева началась поступательная, эволюционная и ненасильственная Реформация Советского Союза, определяющую роль в которой играла Россия. В процессе поиска исторической альтернативы было предложено несколько обобщающих определений, которые отражали бы интересы разных социальных групп. Среди них: совершенствование социализма, его обновление, эволюция в революции, перестройка. В конечном счете в мировом политическом лексиконе утвердилось определение «Перестройка», как наиболее точно отражающее суть Реформации. Движущей силой этого общественного поворота выступила гласность, то есть свобода слова, свобода информации, свобода творчества.
Глава восьмая
Чужие дураки — смех, свои дураки — стыд
В партийно-государственной элите всегда существовало своего рода центристское направление в его сугубо советском
Жизнь тем временем текла по своим правилам. Страх перед властью быстро таял. Ее всемогущество становилось все более призрачным. Общество буквально заболело ожиданием перемен. Сформировалась возможность уникального бескровного перехода общества из одного качества в другое, от диктатуры к свободе. Причем это произошло не в 1991 году, а в главном и основном — уже в 1985–1990 годах.
В известном смысле переломным здесь явился январский пленум ЦК 1987 года, когда встал вопрос о демократизации самой партии, об альтернативных выборах. Аппарат партии, номенклатура в целом почувствовали реальную угрозу своей власти, поняли, что на свободных выборах они потерпят поражение, как это произошло на выборах в Учредительное собрание в ноябре 1917 года.
Отношения внутри номенклатуры явно обострились. С особой выпуклостью это проявлялось на пленумах ЦК. Критика становилась все более личностной. Появились «мальчики для битья» — Яковлев, позднее — Шеварднадзе. Постепенно подбирались и к Горбачеву. Кризис в партии нарастал. Наиболее громкий выстрел прозвучал на октябрьском пленуме 1987 года, на котором выступил Борис Ельцин.
Начать с того, что выступление Ельцина оказалось неожиданным для многих, в том числе и для меня. Я участвовал в подготовке доклада о 70-й годовщине Октября. В тексте содержались резкие оценки сталинизма, что было крайне необходимо в тех конкретных условиях, поскольку при Брежневе сталинская эпоха практически была реабилитирована. Более определенно, чем раньше, говорилось о необходимости новых шагов в демократическом развитии. Были и другие новые моменты. Мне представлялось очень важным, чтобы новые формулы, касающиеся сталинизма и демократии, вышли через пленум на суд общественного мнения.
Но весь этот замысел чуть было не испортил Ельцин, придав задуманной эволюционной операции элементы форсажа. На пленуме и без того большинство было против перестройки. Но оно, это большинство, не хотело нарушать праздничный характер события.
И вот вышел на трибуну человек, обвинивший руководство страны в медлительности, нерешительности в перестроечных делах, призывающий смелее проводить преобразования. То есть начал говорить не по теме да еще в радикальном варианте. Тут и началась «рубка дров». Честно говоря, я испугался, что разъяренные участники пленума заодно «похоронят» и сам доклад…
Я тоже критиковал Ельцина, но за «консерватизм». Это была своего рода наспех придуманная уловка, чтобы запутать суть вопроса. На самом деле я боялся, что радикализация Перестройки может затормозить продвижение идей, заложенных в тексте доклада. Да и вообще я не верю в созидательную роль любых проявлений революционализма. Свое выступление я использовал также для критики Лигачева за его руководство Секретариатом ЦК, поддержав тем самым Ельцина в этой части его выступления.
Мои страхи все же оказались напрасными. Обрушившаяся на Ельцина критика увела участников пленума от существа доклада, помогла его одобрению, ибо пленум предпочел утихомиривающие размышления Горбачева радикализму Ельцина.