Он приехал в день поминовения

Сименон Жорж

На мгновение перед глазами Жиля встала легкая фигурка Колетты. На мгновение он засомневался, и кровь отхлынула у него от лица.

– Ничего не понимаю! Немыслимо, чтобы...

– Я тоже так считаю... Уже завтра мадам Колетту, без сомнения, вызовут на допрос. Полиции дано задание восстановить картину жизни Октава Мовуазена в последние дни перед смертью. К сожалению, это трудно, может быть, вовсе невозможно-с тех пор прошло больше полугода. Во всяком случае, предположение, будто доктор Соваже собственноручно отравил вашего дядю, начисто отпадает: ходу на набережную Урсулинок ему больше не было, и с Мовуазеном он не встречался.

И Поль Ренке продолжал:

–

Вы позволите мне поделиться с вами своими соображениями, месье Жиль? Я человек маленький - всего лишь инспектор полиции - и не больно ученый. Но Ла-Рошель я знаю. Я бываю в местах, куда вы не ходите, - в маленьких кафе, в барах, на рынках - всюду, где люди ведут разговоры и не слишком меня опасаются. До сегодняшнего вечера я полагал, что вас хотят вывернуть наизнанку.

– Вывернуть наизнанку?
– переспросил Жиль, силясь понять, что это значит.

– Выражение из жаргона спортсменов. Когда с соперником не справиться, с ним начинают поступать так подло, ему делают столько мелких гадостей, что он теряет хладнокровие, выходит из себя и в конце концов падает духом. Вам, конечно, известно, что в Ла-Рошели есть лица, заинтересованные в том, чтобы удалить вас отсюда.

Лепар поднял голову и растерянно уставился на собеседников: всю жизнь он был скромным служащим и вот теперь, к замешательству своему, оказался впутан в дела сильных мира сего.

Инспектор решился наконец отхлебнуть из рюмочки.

– Понимаете, месье Мовуазен, ваш дядя сумел занять важное, пожалуй слишком важное, место в здешней деловой жизни. Не знаю, вправе ли я...

– Прошу вас...

– Его ненавидели все - и люди большие, и люди маленькие. Ни одна душа в городе не вспомнит о нем добрым словом. Конечно, люди маленькие ничего не могли. Тем не менее к нам шли анонимные письма, где утверждалось, что ваш дядя - вор и место ему в тюрьме.

Дорого бы дал Лепар, чтобы оказаться сейчас на кухне вместе с семьей! Он не понимал смелости инспектора, не понимал, почему мелкая сошка вроде него позволяет себе так говорить.

– Когда, например, он повысил цены на перевозки, в городе только что не вспыхнул бунт, и полиция целых две недели охраняла дом на набережной Урсулинок. На дороге в Лозьер толпа опрокинула и даже пыталась поджечь один из его грузовиков. Но...

– Но?

– Жаль, что вы так мало знаете Ла-Рошель. Есть вопросы, которых я предпочел бы не касаться... Больше всего вашего дядю ненавидели, потому что боялись его, люди из синдиката. Слышали вы о таком?

Жиль кивнул. Потом помолчал и спросил:

– Вы полагаете, господа из синдиката и убрали его?

– Прошу вас, месье Мовуазен, не приписывать мне того, чего я не говорил. Месье Плантель, безусловно, не способен на преступление. Бабен тоже. Пену-Рато - сенатор и лучший друг префекта. Мэтр Эрвино - сын... Понимаете, я не знаю, как поточнее выразиться... Если принять на веру то, нто болтают в разных маленьких кафе, выходит, что вы, простите за выражение, свалились этим господам как кирпич на голову. Вас изображают человеком, не желающим ни с чем считаться, и, как говорится, оригиналом. А у нас оригиналов не любят. Даже ваш брак...
– Пытаясь загладить промах, Ренке повернулся к Лепару и пробормотал: - Прошу прощения, месье Лепар... Так вот, я хотел сказать, что вашего дядю ненавидели. А когда вы явились сюда, получили наследство и попытались жить своим умом, наперекор советам этих господ... Вы не сердитесь на меня за...

– Продолжайте, пожалуйста...

– Я почти кончил. На мой взгляд, история с эксгумацией и все эти

слухи пущены в ход для того, чтобы отделаться от вас. Чтобы, как я выразился, вывернуть вас наизнанку. Вы со своими миллионами можете убираться куда угодно, а эти господа... Словом, вы меня понимаете... Вот почему я был так ошеломлен звонком из Парижа. Если ваш дядя в самом деле отравлен, тут уж придется искать виновного: Октав Мовуазен был не чета жене доктора Соваже - он не стал бы жечь себя на медленном огне!

Теперь Жиль уразумел и причину внезапного появления Бабена в дверях "Лотарингского бара", и смысл его таинственных слов. Бабен уже в курсе дела. От кого он узнал? От комиссара? Или у него в Париже есть человек, информирующий сначала его, а уж потом ла-рошельские власти?

– Подумайте, не следует ли подготовить мадам Колетту к тому, что ждет ее завтра... Видите ли, месье Жиль, моя сестра редко ошибается. Образования у нее не больше, чем у меня, но еще ребенком я понял - ее не обманешь. Так вот, моя сестра уверяет, что мадам Мовуазен не могла...

Самым удрученным из всех троих выглядел Лепар: он был не просто подавлен - он остолбенел. Он столько лет с непоколебимым упорством трудился за стеклами своей конторки; уважал любого хозяина уже потому, что тот хозяин; отказывался верить своим глазам, когда видел мерзости; и вот как раз в тот момент, когда его дочь так удачно вышла замуж...

Ренке не решался раскурить трубку с кривым роговым черенком, которую держал в руке.

– Поверьте моему опыту, месье Мовуазен, это дело зайдет далеко, очень далеко. Может быть, дальше, чем думают... Когда мадам Соваже отравилась, - а я и еще кое-кто убеждены, что она сама приняла яд, - бедняжка не подозревала, какие последствия повлечет за собой ее поступок. Она хотела отомстить мужу, и только. Это была женщина ненормальная или почти ненормальная и, уж во всяком случае, глубоко несчастная. А они повернули это дело против вас. Сенатор Пе-ну-Рато, выступающий лишь на громких процессах, принял предложение сестры мадам Соваже представлять частное обвинение Возможно даже, инициатива исходила от него самого: родственники покойной - люди небогатые... И тут пошли разные слухи. Всплыли на поверхность вещи, о которых раньше помалкивали. Город почувствовал, что Мовуазены под ударом, и перестал их бояться. За последние дни мы получили десятки анонимных писем. В некоторых из них...

Инспектор умолк на полуслове, досадуя, что брякнул лишнее.

– Говорите, месье Ренке.

– Прошу меня извинить, но лучше, чтобы вы знали.- Он бросил досадливый взгляд в сторону Эспри Лепара.
– В некоторых из них утверждается, что по вечерам был виден свет...

– Какой свет?

– Вы не представляете, месье Жиль, что такое провинция. Здесь чего не знают, то выдумывают. Короче, говорят, что кто-то ходил с лампой между вашей спальней и спальней вашей тетки. Одним словом, что вы с ней... И делают соответствующие выводы. Поймите, вы - наследник Октава Мовуазена. И как только люди сочли, что настал момент броситься на вас...

– Чго вы советуете предпринять?

– Не знаю... Нет, не знаю.

Но произнес Ренке эти слова с видом человека, который кое-что придумал. В самом деле, для приличия помолчав и раскурив наконец трубку, он отвел глаза и рискнул:

– Совершенно очевидно, что если б эти господа согласились... Они ведь все заодно, не так ли? Каждый имеет влияние на остальных. Могу вам, в частности, сообщить, что нынче вечером прокурор обедает у месье Пену-Рато, а нотариус Эрвино, невзирая на подагру, отправился...