Она и кошки
Шрифт:
— Да при чем здесь это? Ближних надо принимать такими, какие они есть. А моменты общей радости еще ни о чем не говорят.
— Но они случаются — вот что важно. Когда происходит что-то невероятное, ну как эта неожиданная победа Италии, то наступает момент заполнения пустоты, сглаживания острых углов, невиданного единства и гармонии.
— Так это же больше всего и убивает! — выпалила Тоска. — Один миг, а потом все проходит, как не бывало. — Под глазами у нее легли черные тени, а голос звучал горячо и страстно: — Ну почему люди не хотят всегда быть вместе, ведь как было бы хорошо!.. Вот вы, наверно, думаете, я вожусь с кошками, потому что нелюдима. Это не так. Меня тянет
— Ну, все еще наладится, вот увидите… — Тони не выносила зрелища чужих страданий. — А потом, если уж вам здесь совсем худо, взяли бы да и уехали.
— Легко сказать! — отозвалась Тоска, залпом опустошив стакан и закуривая сигарету. — У меня же ни средств, ни родных… Квартира в Милане пропала, я сама отдала ее по доброте, а теперь как вернешь?.. Там живет девушка, ей хочется замуж, с жильем нынче плохо, так что она, скорее всего, приведет мужа к себе. А мои вещи упакует да вышвырнет на свалку. Не судиться же мне с ней. К тому же никакой суд не станет защищать старую полоумную бабу, которая разговаривает с кошками!
— Ну хватит, довольно! — вмешался Джиджи. — У вас, как и у Тони, есть один недостаток — слишком бурное воображение. Вы, и шага не ступив, уже заранее знаете, чем все кончится. Зачем делать из всего мелодраму? Обдумайте все хорошенько, вас же никто не торопит! Может, вам и не стоит возвращаться в Милан. Ведь сюда вы переселились из-за аллергии?..
Тоска взглянула на него ясными-ясными, почти детскими глазами.
— Аллергия уже не в счет. Тут ли, там — все равно. У меня аллергия на жизнь, на одиночество. И от этой болезни не вылечишься ни здесь, ни в Милане.
Возразить было нечего, во всяком случае, Джиджи не нашел убедительных аргументов. Чтобы закончить разговор, он попросил счет, а женщины вышли. Тони молча взяла Тоску под руку. К чему пустые слова, настоящему горю ими все равно не поможешь! Тони вдруг захотелось прижаться к Джиджи, но при Тоске нельзя: это может только растравить ее рану. Поэтому Тони сделала так, чтобы они с Джиджи шли по бокам, а Тоска в середине. Дорогой старались говорить все больше о погоде — о том, что жара наконец спала, принеся всем желанное облегчение. Когда они вошли в подъезд, в темноте стрелой мелькнули и скрылись три тени. Тоска сразу оживилась:
— Куда вы, дурачки, это же я! — Голос ее мгновенно стал увереннее, в нем даже почувствовались веселые нотки. — Ну как их не любить? Вы видели? Дожидаются меня, а ведь у них сейчас самый разгар любовных игр! Но прежде, чем пускаться во все тяжкие, они хотят убедиться, что со мной ничего не случилось. — Она улыбнулась Тони и Джиджи, поблагодарила. Лицо снова приобрело всегдашнее живое и по-детски доверчивое выражение. — Простите меня за нытье. Не так уж все и плохо на самом деле, грех жаловаться. Многих ли христиан ждут вот так же терпеливо, как меня, три божьих создания?
Она стала подниматься по лестнице. Фифи прилипла к ее ногам («Отойди, обольстительница, я из-за тебя сейчас кубарем полечу!»), а братья далеко опередили их, и Тони, пока не закрыла дверь, слышала их дружное мяуканье, будто песню на два голоса.
12
Утром Тоска сама опускала письма в ящики. Почтальон привык отдавать ей всю почту в подъезде, где она мыла лестницы, поливала цветы или возилась со своими кошками. Для Тони и Джиджи пришли три открытки из Франции, и одно письмо с обычной маркой — для Лавинии,
Вот женственная и мягкая Тони принадлежит к совсем иному типу. Ее красота и обаяние были близки Тоске, потому что в них ощущались человечность и любовь к людям. Вот и она, наверно, была такой же в молодости, когда наслаждалась своим счастьем с Марио. Лавиния не такая, эта знает, что обворожительна, а до других ей дела нет. Взглянуть хотя бы, как она входит в море: тоненькая фигурка, роскошные, до талии, волосы струятся по плечам и сияют золотым ореолом, во всем облике нега и таинственность, будто сама природа вдохнула в нее чувственную прелесть.
А может, она не права в своей антипатии к этому белому, почти бескровному лицу? Ведь нельзя не признать, что Лавиния притягивает к себе все взгляды, в том числе и ее, Тоски. Что уж говорить о Маттео — его она просто заворожила, как ленивая золотистая ящерица неоперившегося птенца.
Бедный мальчик! Письмо было толстое, наверняка на нескольких листах. Если он пошел в отца, то должен уметь писать. Тоска вспомнила, что парень, кажется, изучает иностранную литературу. Интересно, что же за слова нашел он для своего любовного послания?.. Она представила, как Лавиния его читает, слегка улыбаясь тонкими губами, длинная, в веснушках рука поправляет прядь волос… и вдруг Тоска неожиданно для себя почувствовала укол ревности. К кому? К Маттео? Или к этой молодой женщине, такой же далекой от нее, как луна? Но ощущение не проходило, и Тоска, покопавшись в душе, поняла, что это не ревность, а всего лишь зависть и жалость к себе.
Так уж вышло, что она действительно застала девушку за чтением письма. Это было в саду. Солнце скрылось за плотной пеленой облаков, по в воздухе ощущалась ужасная духота. Перед поливавшей Тоской вдруг выросла Лавиния. С тех пор как они встретились у Тони, девушка стала ее замечать и здороваться. Тоска услышала низкий, размеренный голос и снова поразилась, как он не соответствует всему облику:
— Полейте немного на меня, пожалуйста! В квартире нет уже никаких сил находиться! — И придерживая, словно шарф, собранные на одну сторону волосы, подставила под струю длинную тонкую шею.
Тоска, улыбаясь, выполнила просьбу, вода заструилась по телу, и Лавиния облегченно вздохнула. Потом немного постояла рядом, обсыхая, и вернулась к портику, где оставила плетеную сумку. Вынула оттуда сигареты, угостила Тоску, села, прислонившись спиной к колонне. Достала из сумки конверт и начала читать, а может, перечитывать письмо Маттео — в точности так, как себе представляла Тоска, — задумчиво проводя рукой по волосам. У Тоски даже дыхание перехватило, насколько совпали два образа — реальный и воображаемый. Она стояла как вкопанная, боясь шелохнуться и отвлечь девушку от чтения. Эти минуты принадлежат только Маттео, он имеет на них безраздельное право. Ветерок, временами доносившийся с моря, разливал в воздухе горьковатый запах олеандров и слегка шевелил волосы Лавинии. Она ни разу не улыбнулась, но, когда Тоска, уходя, попрощалась с ней, в лице девушки вдруг появились какие-то краски и выражение перестало казаться таким уж неприятным.