Они были не одни
Шрифт:
Василика заплакала.
— Скажи хоть одно слово, одно только слово! — продолжал он умолять.
С середины виноградника послышался сердитый голос Рако:
— Василика, куда ты запропастилась? Мы сейчас возвращаемся. Что ты там делаешь в темноте? Почему твоя свеча не горит?
Девушка с трудом вырвалась из объятий жениха, а он все продолжал настаивать:
— Скажи, любишь?
— Я твоя до могилы! — проговорила Василика и бросилась бежать, спотыкаясь о корни.
— Иду, отец, иду! — кричала она.
Но, не пробежав и двадцати шагов, вспомнила, что забыла у лозы икону. Пришлось
Крестьяне собрались у Скалистого ущелья и продолжали распевать священные песнопения. Когда вернулись в церковь, уже совсем рассвело.
Весь этот день на площади Шелковиц происходили танцы. В самый разгар праздника вдруг раздался радостный возглас мальчика:
— Папа! Папа вернулся!
Крестьяне повернули головы и увидели мальчика, бегущего по направлению к Скалистому ущелью. Со стороны виноградников, расположенных неподалеку от озера, еле волоча ноги, шли трое крестьян.
— Слава богу! Освободили из тюрьмы! — сказал один парень, узнав их.
Действительно, из тюрьмы возвращались Селим Длинный, Шоро и Барули.
Женщины, девушки и дети бросились им навстречу, но Гьика, Петри, Ндони, Бойко и еще несколько парней обогнали их и уже через несколько минут горячо обнимали трех освобожденных сельчан. А те стояли среди обступивших их друзей, улыбались и говорили:
— Как хорошо, что мы опять дома!
— Как хорошо, что вы вернулись… — отвечали сельчане.
— А где Стефо и Дудуми? — спросил один из крестьян.
— Они немного задержались, — желая успокоить встречающих, ответил Барули.
А крестьяне смотрели на них, ахали и соболезновали:
— Как ты исхудал, Шоро!
— А Барули выглядит еще хуже!
— От Селима Длинного кожа до кости остались!
Гьика, Петри и еще несколько парней подхватили освобожденных в круг и хотели заставить их плясать вместе со всеми. Но те отказывались.
— Увольте! Дайте нам хоть немного отдохнуть! — умоляли они и, дойдя до площади, совсем обессиленные, опустились на камни.
Петри, дом которого находился рядом, принес им раки. Гьика попросил жену сделать то же самое. Выставил бутылку раки и дядя Коровеш, так что выпивки оказалось много. Подкрепившись раки, трое выпущенных из тюрьмы крестьян почувствовали себя лучше и повеселели: так приятно было видеть вокруг знакомые, дружеские лица.
Барули отер усы и проговорил:
— Хорошо, что бог дал нам снова свидеться! А то мы и впрямь боялись: придется там за решеткой и кости свои сложить.
— Отсиживать в тюрьме за других! Виданное ли это дело? — возмущался Шоро, по обыкновению почесывая затылок. От усталости и от выпитого раки он был весь в поту.
Единственный человек, кого не обрадовало возвращение троих крестьян, был Рако Ферра. У него внутри все кипело. Но волей-неволей пришлось ему подойти и поздороваться.
— А, Рако, неужели и ты рад нашему возвращению? — спросил Шоро, пожимая протянутую ему руку.
Рако смутился.
— Конечно, рад, что вас освободили. Но ничего не поделаешь! Если тюрьма построена, надо же кому-то в ней сидеть, — попытался он отшутиться.
— Это верно, сидеть
Такого рода разговоры пришлись Рако Ферра не очень-то по душе. И все село так радостно встречало этих оборванцев, в такой пустилось пляс по поводу их освобождения, что можно было подумать, будто сегодня празднуется не день святого крещения, а встреча этих негодяев! И пляшут, и смеются, и раки хлещут!
Все это подстроили Гьика и Петри — в этом нет никакого сомнения. Хорошо, что у этого разбойника Гьики такой длинный язык и он открыто хвастался, что когда-нибудь зароет Рако Ферра живым в землю. Об этом передавали Рако преданные люди, которые не могли его обманывать. Впрочем, о его вражде с Гьикой было известно всему селу. Ну, а этот сопляк, сын Зарче, ему-то что надо? Вместо того чтобы просить прощения, он держит себя еще наглее. Словно и знать не хочет тестя! Нет, такого дальше терпеть нельзя! Этот Петри больше не жених его дочери, а самый заклятый враг Рако! Сегодня в церкви он перешел все границы. Рако собственными глазами видел, как он перешептывался с Гьикой. И если в этом году Рако пришлось отдать за крест девять с половиной оков масла — на семь оков больше, чем в прошлом, — то в этом повинен и Петри… И зачем они так торжественно встречают этих вшивых оборванцев, только что выпущенных из тюрьмы? Не нравится это Рако Ферра…
Подумать только! Они подожгли башню бея, а их встречают танцами и угощают раки! Будь здесь Леший, он бы им показал! Но, черт побери, как на зло, Кара Мустафа уехал в Шён-Паль в гости к начальнику общинного управления.
— Эй, друзья! Гьика, Петри, Бойко! Выпьем же за ваше здоровье! Вы самые лучшие парни в нашем селе! — воскликнул Селим Длинный и разом осушил кружку.
Петри подошел к нему, обнял и потащил в круг танцующих.
— Не надо, Петри, не надо, я еще не очухался! — отбивался Селим.
Старики и старухи смотрели, смеялись и одобряли:
— Здорово пляшут!
— Так и надо… Молодежь…
— Правда, пусть повеселятся, пока молоды! Еще много тяжелого они увидят в жизни…
Поступок Петри вконец возмутил Рако. Подойти и обнять немытого, грязного, оборванного, может быть, кишащего вшами Селима Длинного! Он, Рако, на такую погань, как Селим Длинный, и плевка бы пожалел! Разумеется, Петри сделал это назло, как бы желая сказать: «Ты разлучил меня с Василикой, так вот смотри, любуйся!»
В эту минуту Рако окончательно решил ни за что не выдавать свою Василику за этого мерзавца. Правда, они уже помолвлены, но это еще ничего не значит. Он может возвратить семье Зарче подарки и открыто заявить на все село, что такой человек, как Петри, недостоин переступить порог его дома! А дочку он хорошо выдаст замуж в Шён-Паль за какого-нибудь богатого жениха.
Приняв такое решение, Рако ушел. Ухода его никто и не заметил.
Поздним вечером крестьяне, вдоволь натанцевавшись, с веселыми песнями проводили освобожденных по домам. Впереди, приплясывая, шли Гьика, Петри и Бойко. Никогда они еще не чувствовали себя такими близкими и родными друг другу, как в этот вечер. Одного взгляда товарища было достаточно, и другой понимал его без слов.