Опаленная юность
Шрифт:
Узнав о захвате села русскими, фашисты решили, что противник попытается развить успех, и срочно перебросили сюда отдельный полк СС и парашютно-десантное подразделение. Авиации было приказано поддержать наземные войска.
Залпы орудий и тяжелых минометов, снаряды и мины, полутонные бомбы обрушились на позиции советских войск.
Борис Курганов сразу же оценил обстановку. Фашисты зажали отбитый русскими плацдарм в Марфино в огненное кольцо, а внутрь его обрушили лавину смертоносного металла.
«Вот и всё! — подумал Борис. — Началось!»
Артналет и бомбежка
— Вы, Черных, оружия не бережете, — наставительно говорил Бельский, совершенно не обращая внимания на вон бомб. — Почему затвор открыт? Пыль набьется…
Сильный удар встряхнул блиндаж. Бельский недовольно пожевал губами и закончил разговор своею излюбленной фразой:
— Не положено!
Иванов молча курил, Бобров, Захаров и Родин посмеивались над порывистым Каневским, который метался по блиндажу, как зверь в клетке. Кузя что-то шепнул Тютину, и здоровяк схватил Каневского в охапку.
— Сядь, не нервничай!
— Пусти, Гришка!
Пикирующий бомбардировщик уронил десяток бомб. Они рвались с таким грохотом, что, казалось, рушится небосвод. Когда пыль рассеялась, Тютин бережно посадил приятеля на колени:
— Не бойся, детка, слушайся папу!
Грохот усилился. У Каневского потекла из ушей густая, маслянистая кровь — не выдержали перепонки.
Юркий Кузя ужом проскользнул по блиндажу и скрылся в дальнем углу.
— Ребята, смотрите, что я нашел!
Все повернулись к нему. Кузя выволок на середину блиндажа большой гипсовый бюст Гитлера.
— Хвюрер! — несказанно удивился старшина Марченко. — Ось я ему зараз вус отстрелю!
— Минуточку, товарищ старшина, сейчас я Адольфу каску приспособлю.
Кузя схватил фаянсовый ночной горшок, брошенный немецкими офицерами, и водрузил его на голову вождя Третьей империи. Громовой хохот потряс блиндаж, бойцы корчились от смеха, многие попадали на земляной пол. Смешливый Черных захлебывался от восторга.
— Поберегись! — крикнул Марченко, выхватывая пистолет.
— Рраз! — ударил неправдоподобно громкий выстрел. Все замерли.
Артподготовка кончилась.
«Тишина, — подумал Борис. — Фриц идет в атаку».
К вечеру все уцелевшее от разрушений горело, подожженное зажигательными пулями. В дыму и пламени стояла насмерть рота Курганова. Второй и третьей рот уже не существовало, через их позиции прошли фашистские танки. Грубоватый Савченко погиб в первую минуту боя — пуля попала в гранату, висевшую у него на поясе, и Савченко разорвало в куски. Командир третьей роты Зорин с горсточкой красноармейцев залег у станкового пулемета и огнем прижимал фашистов к земле. Несколько раз поднималась волна серозеленых шинелей и касок, но всякий раз она откатывалась назад, оставляя десятки неподвижных тел.
Совсем мальчик, с тонкой детской шеей и темным пушком на губе, Зорин преобразился. Он ничего не слышал, оглушенный близко упавшей миной, две пули пробили ему бедро, но у него не было времени перевязать раны, и он, поправляя очки, продолжал стрелять и стрелять.
Когда кончились патроны, он сказал бойцу:
— Будьте
В этот момент пулеметчику пробило осколком голову. Зорин вздохнул и, сосредоточенно наморщив лоб, начал вставлять ленту. Он только на секунду высунулся из-за щитка, но этого было достаточно — фашистский снайпер торопливо нажал спуск, и остроголовая пуля попала прямо в блеснувшее под скупым лучом зимнего солнца стеклышко очков в пластмассовой оправе.
Через час рота Курганова дралась в полном окружении.
Инженер-майор Боровой получил приказ заминировать нейтральную полосу между своей и фашистской обороной. На небольшом «техническом совещании» было уточнено, что работать придется целую ночь.
Едва стемнело, саперы вышли на задание и под прикрытием белых маскировочных халатов поползли в сторону вражеской обороны. Вместе с минерами полз и командир полковой разведки лейтенант Сорокин.
Если бы люди, видевшие Сорокина в московском госпитале, взглянули на него теперь, то, конечно, не узнали бы в этом одетом в телогрейку и ватные брюки парне с потемневшим и измученным лицом, с тяжелыми противотанковыми гранатами у пояса томного, изнеженного Мишеля. От прошлого остались, пожалуй, только одни бачки, да и те доморощенный парикмахер подстриг вкривь и вкось.
Лейтенант сильно уставал. Ему приходилось постоянно ходить в разведку. Он не спал несколько суток.
За последние два дня Сорокин вымотался, как лошадь, совершившая непосильный пробег. Он исхудал, почернел, засыпал на ходу. Но он сам пожелал идти с саперами. Умылся, натер лицо снегом и попросился на задание. Обманутый его бодрым голосом, командир дал разрешение, и, как ни измучен был Сорокин, как ни болело и ныло все его тело, теперь он испытывал глубокое душевное успокоение. Метания кончились. Сорокин нашел свою борозду и был этому несказанно рад. Он словно искупал свою вину, наказывая себя за прошлое, за то, что жил чужими, нечистыми мыслями.
Саперы заминировали танкоопасные направления, натыкали множество противопехотных мин и поползли к мосту через шоссе, где нужно было заложить большой заряд взрывчатки. Еще засветло, тыча обкрученным пальцем в красный жучок моста на потрепанной двухверстке, Сорокин сказал Горовому:
— Мои ребята насчитали более двухсот танков. Даже если половину приврали, и то мост надо хорошенько заминировать. Пожалуй, фриц пойдет в атаку через мост.
— Сделаем! — согласился Горовой. — Заложим несколько ящиков взрывчатки и, когда пойдут, рванем вместе с танками.
Горовой и Сорокин вместе с двумя саперами заминировали мост. Едва они успели окончить работу, как над полем взлетели осветительные ракеты и противник открыл ожесточенный огонь.
— Заметили! — крикнул Горовой, бросаясь под мост. Следом скатились остальные.
— Заметили, — прохрипел Сорокин, — теперь держись!
— Товарищ майор! — Сапер тронул Горового за плечо. — Азанчеева убило.
На снегу ничком лежал боец. Горовой хотел что-то сказать, но начался артналет, и все потонуло в грохоте разрывов.