Опасная граница: Повести
Шрифт:
Рокот моторов, похожий на глухой прибой, набежавший на лесистые склоны Лужицких гор, слышался уже совершенно отчетливо. Он вызывал у Юречки дрожь и предчувствие чего-то ужасного.
— Ты еще многих вещей не понимаешь, — сказал через некоторое время Гентшель. — Наверное, даже не понимаешь, почему я с ними воюю. Так вот, в Германии многие мои товарищи уже с тридцать третьего года сидят в тюрьмах и концлагерях. Поэтому я и отправился в Испанию. Фашизм — как чума, которая неудержимо расползается во все стороны. Но для меня борьба еще не окончена. Как ты думаешь, что бы меня ждало, если бы я остался в Судетах? Смерть в тюрьме или в концлагере.
— Так они же немцы! — гневно воскликнул парень и сразу же устыдился своей излишней резкости, сообразив, что сказал глупость.
Однако в суматохе последних дней, когда пришлось отступать под натиском орднеров из Кенигсвальде, теряя одного за другим товарищей, ему уже ничто не казалось излишним. Теперь все стало возможным. Боль утраты заглушала сожаление и негодование по поводу свершившегося предательства, а вследствие всего этого в его душе поселилась тревога и боязнь будущего. Идеалы, в которые он до сих пор свято верил, превратились в ненужный хлам.
— Все гораздо сложнее, чем ты думаешь, — сказал после паузы Гентшель.
Парень спрятал лицо в ладони. Щеки у него горели, как при температуре. И в то же время он дрожал от холода, поднимавшегося от бетонного пола дота, сочившегося из сырой деревянной обшивки. Действительность напоминала бессвязный, кошмарный сон. Он был уверен, что подразделения местной охраны встанут плечом к плечу с солдатами и будут сражаться до последнего патрона. А на поверку все это оказалось игрой воображения.
Юречка прислонился к стене и закрыл глаза. Тяжелая усталость, с которой он боролся в последние часы, навалилась на него. Сколько же он не спал как следует? Перед глазами мелькали события последних дней, он видел все это снова, будто смотрел знакомый, уже не раз прокрученный фильм. Видел Стейскала, Маковеца, Ганку...
Отчего все так странно перепуталось?
Стейскал повращал ручку телефона. В трубке раздался треск. Некоторое время он нервно прислушивался, но никто ему не ответил. Снова повращал ручку, резко и нетерпеливо, — результат тот же. Телефон упорно молчал. Видимо, на станции никого не было. Стейскал выругался, но тут же спохватился, что его слышит Ганка, и посмотрел на стоявшую у окна девушку. Она сделала вид, будто ничего не слышала.
День был ненастный. Моросил мелкий дождь. В конце сентября обычно стояла по-летнему теплая погода, но в этом году холода наступили гораздо раньше. Несколько дней солнце вообще не показывалось и холодный дождь без устали поливал почерневшие от влаги дома, деревья. Стейскал слышал, как по дырявой водосточной трубе течет вода, и звук этот казался ему однообразным и утомительным. В окно он видел часть луга и лес. Листва на деревьях раньше обычного окрасилась в желтый, коричневый и оранжевый цвета. Порыжел луг. А листья кленов, выстроившихся вдоль дороги, все чаще падали на мокрый асфальт.
«Осень пришла слишком рано, — печально думал Стейскал. — Опять туманы, слякоть. Потом посыплет снежная крупа и в четыре часа уже начнет смеркаться». И как только он подумал о том, что в эти безрадостные месяцы останется здесь в одиночестве, его охватила грусть. Он взглянул на Ганку. Ему вдруг захотелось обнять дочь и погладить по темным волосам. Он отогнал от себя эти невеселые мысли и снова покрутил ручку телефона. На сей раз из трубки
— Говорит Шлукнов! — сердито закричал в трубку начальник станции.
— Добрый день, пан начальник. Это Стейскал из Вальдека.
— В чем дело? Что случилось?
— Сто одиннадцатый отправится по расписанию?
— А почему бы ему не отправиться по расписанию? — кричал в телефон Ворачек. — Что за идиотский вопрос, черт возьми?
— Я просто так спрашиваю, на всякий случай.
— Идиотизм какой-то! — гремела трубка.
— Так он пойдет?
— Конечно пойдет.
— Хорошо, спасибо.
— А как там на шоссе?
— Что на шоссе? — удивленно переспросил Стейскал.
— У вас что, глаз нет? — продолжал яриться начальник. — Есть там хоть какое-нибудь движение? Машины ходят? Солдат поблизости нет?
— Я никого не видел. А почему машины не должны ходить? — спросил Стейскал.
В раздраженном голосе начальника станции он уловил тревогу. Потом трубку положили на стол — очевидно, начальник станции отошел и говорил с кем-то. Однако слов нельзя было разобрать. Один голос казался взволнованным, другой — спокойным. Стейскал вздохнул и перевел взгляд на окно, через которое просматривалась часть шоссе, обрамленного деревьями. Действительно, ему следовало знать, какое там сейчас движение, ведь он обслуживал шлагбаум неподалеку от станции. Но сегодня он не заметил ничего особенного. Утром ему дружески помахал рукой шофер машины, развозящей хлеб, потом проехал молоковоз. Он проезжал каждый день. Если шлагбаум бывал закрыт, Стейскал разговаривал с водителями, пока не проследует пыхтящий товарняк или пассажирский поезд. Нет, сегодня ничего особенного не происходило. Все было как обычно. Может, только машин было поменьше, но в плохую погоду это случалось.
В телефонной трубке раздался треск и опять послышался голос Ворачека:
— Сто одиннадцатый пойдет по расписанию. А почему бы ему не пойти? Почему, черт побери?
— Пан начальник, я хочу отправить жену и дочь к родителям в Мельник. Вы же знаете, какая тут в последнее время сложилась обстановка. Мужчинам-то положено оставаться на своих постах. А с бабами что делать? Ну хорошо, спасибо. До свидания.
Стейскал дал отбой и некоторое время смотрел в угол невидящим взглядом.
К нему подошла Ганка:
— Что-нибудь случилось, папа?
— Ничего.
Она испытующе взглянула на отца, на его лицо, покрытое красноватыми жилками, на седые виски. Тот стоял у телефона в расстегнутой железнодорожной форме, немного поблекшей и потрепанной. Да, она конечно же будет по нему скучать.
— Папа, будь осторожен!
Он протянул руку и погладил ее. Ганке захотелось поцеловать эту тяжелую шершавую руку. Близость расставания наполнила ее сердце тревогой. Она боялась за отца, ее угнетала мысль, что здесь, в Вальдеке, он остается один. Она хорошо понимала, почему он отправляет их к дедушке с бабушкой. В последнее время из пограничных районов уехали многие. В чешской школе в Румбурке девушек осталось совсем мало. В классах царила атмосфера беспокойства, неуверенности в завтрашнем дне. Тревога родителей передалась и детям. Беспричинное веселье вспыхивало все реже, даже у записных шутников пропал юмор.