Опасная тропа
Шрифт:
— Как-нибудь в другой раз, дорогой Усман, — машина наша уезжает, и я не волен остаться. Будешь в городе, заходи.
— Как ты ко мне, так и я к тебе, — с досадой проговорил тогда Усман.
— Не сердись, старина. Может быть, осенью удастся приехать, вот тогда…
Вот так они расстались в прошлом году, и Уста-Афанасию не пришлось осенью поехать вновь в Давлаши. Но оттого, что друзья видятся редко, разве они перестают быть друзьями?
Уста-Афанасий — авторитет. Его знают во всем городе. И если хотят сказать о строительном управлении, говорят — не там, где начальник такой-то или где прораб, главный инженер такие-то, а там, где наш Уста-Афанасий.
«Это дело рук такого-то Уста, жаль, чтоб такие руки покоились в земле, очень жаль, — говорят горцы, вспоминая о том или другом знаменитом мастере, чьи дела восхищают людей долго и после смерти, и добавляют: — Но не оскудела наша земля на такие руки. Дай бог ему здоровья, Уста-Афанасий тоже такой же изобретательный, такой же славный мастер, умеет из дерева рождать сказку. Вы видели марши основных лестниц и ограждения веранд, перила из строганого леса в новом здании ковровой фабрики? Отлично сработано, просто любо глядеть…» И часто обращаются горцы к этому мастеру своего дела, когда он бывает в горных аулах, — а в горах он бывает нередко, потому что во многих аулах есть стройки, подведомственные этому строительному управлению, такие как ковровые фабрики, комбинаты художественных изделий, индивидуальные жилые дома в новых поселках.
Много лестного и доброго слышал я о нем от людей, и мне доводилось видеть Уста-Афанасия за работой. Не спеша, тщательно отбирая доски, измеряя и отмечая своим красным карандашом, он стелил полы, подбивал потолки, строил перегородки, подгоняя не гвоздями, а, как положено, доска в доску. Хотя движения его казались замедленными, но работу за день делал за двоих.
Приятно было сознавать, что перед тобой мастер, на самом деле достойный хвалы, и что люди не ошиблись, дополнив его имя словом «Уста».
Пригляделся Уста-Афанасий к сыну своего друга, и пришелся он ему по душе. Может, присущей сельскому парню скромностью, уважением к старшим, может, умением слушать и понимать собеседника, а может быть, иными, видными только ему, Афанасию, качествами, кто знает. Может быть, он напоминал ему отца и молодость… В этом парне было удивительное стремление до самых тонкостей постичь тайну ремесла. Делал дело он увлеченно, и, что приятно удивило учителя, никогда не бросал его, не доведя до конца. А это редкое качество.
У учителя и ученика не все, конечно, проходило гладко, бывали и огорчения. Но дядя Афанасий по натуре своей не злой и не вредный человек, огорчится, возмутится, а быстро отходит. Великодушное у Уста-Афанасия сердце. Да и долг перед другом своим, который доверил ему воспитание сына, неотступно ощущал он в себе.
Все началось с простой рамы, да-да, с обычной оконной рамы. Но чтоб сделать ее прочной и красивой, много пота пришлось пролить Алибеку, даже было отчаялся, поранил руки, чуть не расплющил под молотком палец, и, конечно, об этом никому он не сказал, хоть слезы брызнули из глаз. Но когда удалась ему рама, когда она при ударе не скривилась, не сплющилась, радости не было конца… не описать и не рассказать…
— Держится, не рассыпается… — по-мальчишески вскинув руки, заплясал Алибек, и учитель радовался.
— Терпение, сынок, в нашем деле много значит… Ни в коем случае не торопись, не спеши, главное, пусть не отвлекают тебя от дела посторонние мысли… — наставлял, учил, поправлял, помогал ему Уста-Афанасий.
Мастеру часто приходилось выезжать из города в горы, на отдаленные стройучастки, и всюду теперь он брал с собой Алибека. Однажды в ущелье Апраку на крутом повороте у машины, на которой они ехали, отказали тормоза, и случилась беда — перевернулись. Тогда искалеченного дядю Афанасия Алибек на себе донес до райцентра и неделю не отходил от него… После этого для Афанасия он стал как родной. Приехал проведать больного и отец Алибека, Усман, все такой же неугомонный, веселый балагур. Привез он ему овечью целебную брынзу, грецкие орехи и, конечно же, бочонок лично самим изготовленного вина, красного, как рубин, чистого и приятного на вкус. С утра до вечера того дня в палате, где лежал Уста-Афанасий, не умолкал смех.
А Алибек тогда с удовольствием узнал, что отец его и дядя Афанасий оказались и вправду закадычными друзьями.
Богата Страна гор своими умельцами, непревзойденными мастерами, искусство которых издавна славится и манит любителей прекрасного. И жизнь, говорят горцы, не что иное, как игра в прекрасное. В ауле Унцукуль живут мастера-древообделочники. Это их чернильный прибор стоит на столе в кремлевском кабинете Владимира Ильича, его преподнесли вождю делегаты из Дагестана в двадцать первом году. В аулах Табасарана живут знаменитые творцы великолепных ковров… Не случайно и то, что человек, который впервые вырастил на своем огороде марену-траву, Келбала Гусейн, был уроженцем этих мест, в благодарность в городе Авиньоне французы поставили ему памятник. Корни марены давали самые яркие и устойчивые краски для шерсти. И первым рисунком, вплетенным в узор новой жизни, был серп и молот на ковре. Лакцы — мастера из Кумуха выпускали кольца и браслеты с изображением братского крепкого рукопожатия. Новые символы нового времени на земле. Гоцатль и Балхар, Микрах и Хучни, Харбук и Кубачи — вот сколько аулов именитых мастеров.
В семидесяти километрах от Дербента аул Кубачи, где живут искусные златокузнецы. Это здесь в первые годы Советской власти как-то оказался иностранец и, пораженный работой Уста-Тубчи, который в это время вырезал из слоновой кости барельеф Владимира Ильича, сказал:
— Тонкая и очень кропотливая работа, и, наверное, не один месяц труда…
— Скоро год, — ответил мастер.
— Тем более, — не переставал удивляться иностранец, — скажите, маэстро, а какую благодарность вы ждете за столь долгий труд?
Уста-Тубчи, говорят, обернулся к гостю, снял очки и, показывая на барельеф, сказал:
— Это я его благодарю!
И во всех этих аулах строятся новые дома, и во всех рады, когда приедет мастер Афанасий.
Доброжелательный он и свой там, где работы идут хорошо, суровый и непрощающий на тех участках, где ведут дела спустя рукава, где штукатуры винят плотников, плотники — каменщиков, а каменщики — камни. Как приятно посмотреть, когда человек работает на совесть, когда кладет каменщик камень так, чтоб сверху было красиво, а внутри гладко, чтоб штукатурам легче было и экономили бы раствор. Как приятно смотреть, когда работает Уста-Афанасий, ну просто душа радуется, будто ты сам причастен к этим творениям. Вот спросите, спросите его, почему он так работает, и он вам скажет: «Разве можно иначе? Нет, нельзя. Я не работаю, я делаю свое любимое дело, я человек, и у меня есть имя… Мне кажется, дело не в том только, что ты хорошо исполняешь на рабочем месте свой долг, хорошо, если при деле ты был свой. Ну, как бы яснее сказать, чтоб дело твое было твоим увлечением, твоей необходимостью, твоей надеждой…»
Помните случай с кривым балконом на втором этаже жилого дома? Это было в Кубачи. Рабочий день кончился, и он шел отдохнуть, и никто ему не сказал, он сам, обернувшись, в мгновение ока заметил это.
— Ну как? — обратился к бригаде.
— Хорошо, маэстро, золотые у вас руки, дай бог здоровья.
— Плохо, очень плохо. Да застрянет в горле хлеб, что я ел с вами. Вы же молодые, у вас глазомер острее, как же вы можете такое говорить? Смотрите, насколько ниже левая сторона!
— Но это же не наша вина, дядя Афанасий, балки согнулись…