Опасная тропа
Шрифт:
— Солгал ты, брат, мне, некрасиво… трижды солгал… Солгал, когда мне не поверил, солгал, когда сказал, что деньги выпали из кармана, солгал, когда утверждал, что она их нашла… На, иди и верни ей деньги…
Вот такой был случай со мной, почтенные мои. Нет, как бы ни было, не надо торопиться подозревать друга. Доверие — дело доброе, от доверия меньше страданий. Человеку надо верить.
ОРАНЖЕВЫЙ МОЙ СЕРДОЛИК
Горцы любят вспоминать. А вспоминая о том или ином случае, непременно связывают его с событием торжественным, памятным. «Я хорошо помню, — говорит, например, один, — это было за неделю до того, как наш рябой Абзаир бычка зарезал в честь сына, получившего диплом агронома и вернувшегося работать в родной совхоз…». «Что ни говорите, почтенные, — вторит другой, по иному уже поводу, — а я ведь был очевидцем, это случилось спустя несколько дней после того, как наш совхоз премировал Шихсаида, да прославятся его руки, новой автомашиной…».
С каким же событием связать то, о чем пойдет речь в нашем рассказе?
Не нам выбирать.
История наша началась в трудные, тяжелые для горцев дни. Большая беда пришла к нам — вы помните, конечно, землетрясение весной семидесятого года? Беда пришла нежданная-негаданная, и каждого задела она своим черным крылом.
Беда страшна, когда человек остается с ней один на один, но мы не были одни. Вся страна отозвалась на нашу боль и страдание: «Мы с вами, мы рядом, примите наше сочувствие. Скажите, чем помочь?..»
Только за четыре часа доставлено было сорок тысяч палаток, а это что-то значит!..
Горестно начало нашей истории, но вот какой конец ее…
Для дружбы, говорят горцы, не существует расстояний, и человек, преодолевший на своем пути семь рек и явившийся на твой порог, — самый дорогой кунак.
Из далекой Чувашии прибыла в наш аул бригада девушек-строителей, это все знали. Но вот в первый ли день увидел озорную, насмешливую Сашу наш лучший каменщик Айдамир — этого никто не знает. И что можно было рассмотреть за грубой, перепачканной красками спецовкой, что можно было увидеть под белым шалашиком-платком? Разве что глаза синие, да хохоток звонкий услышать… Но горец, джигит, сын нашего Османа, уже таял, как иней на рассвете… В недоумении разводили руками, шептались, тревожились родные и близкие, редкие лекарства прописывал наш старый окружной доктор, письменный стол Айдамира — а наш лучший каменщик еще и учился заочно в политехническом — напоминал аптеку, и мать, входя к сыну со стаканом чая, зажимала ноздри пальцами — в комнате джигита, горца — запахи лекарств!
Рассеян, медлителен, сам не свой ходил Айдамир. Хмурился, глядя на него, отец, и только мать со временем начала догадываться о болезни сына. И когда уверилась в своей догадке, попросила мужа пригласить девушек домой.
Но нужно ли было приглашать, да еще и всех, всю бригаду — да и куда? — в дом! Если бы знали отец с матерью, слышали бы, как посмеиваются они над Айдамиром! «Что? Оставить их с Сашей наедине? Хоть на час? Да хоть на целый день — он слова не скажет! А может быть, он немой? Конечно, как же, видели бы вы его в конторе, как он с прорабом разговаривает! А вдруг он — как это? — умыкнет Сашу? Что будет тогда с дядей Педером, девочки!»
— Зачем так? — думал, уходя с площадки, Айдамир. — Нет в горах такого обычая — похищать гостя, да еще такого гостя… Не знал он, что, прощаясь на вокзале с Сашей, с подругами ее, не столько отец Саши, сколько дядя ее, старик Педер, наказывал сурово, берегись, мол, Дагестан — не Чувашия, джигиты там — бурку на голову — и поперек коня! — Ищи потом… Смеялись — когда такое было! — но все же и держались здесь, в ауле, по возможности вместе, не отпуская одна другую. И вот когда родители Айдамира пригласили к себе девушек, не зная еще, которую из них выбрал сын, они явились вместе, всей бригадой. Веселые, одетые в лучшие платья, они вошли во двор, и, как уговорились заранее, длинноногая Сафи, бригадир их, обратилась к отцу и матери:
— А вот угадайте, кого из нас выбрал ваш сын, и нам будет понятен Айдамир…
Легка ли старикам такая задача? Задумался Осман, оглядел девушек: одна лучше другой, одеты по-летнему нарядно, в глазах каждой — еле сдерживаемый смех, улыбка, любопытство. Не хотел Осман ошибиться, совсем не хотел опозорить сына своего и себя и сказал:
— Все вы достойны быть невестами, красавицы.
— Но не всех же выбрал ваш сын?
А мать, месившая перед очагом тесто, присматривалась незаметно к каждой из них, и, хотя тоже боялась ошибиться, взгляд ее не прошел мимо, остановился на девушке в оранжевом платье, и она решила: ее выбрал сын, только ее!
— Это бирюза, — говорила она, медленно проходя от одной девушки к другой, — знаете, как у нас называют бирюзу? Слеза любви. А это рубин, достойный быть вправленным в браслет… Прекрасный изумруд… счастлив будет тот, кому достанется эта девушка… О, здесь и алмаз, и сапфир…
В оранжевом платье была Саша. Она стояла чуть позади подруг и, казалось, хотела быть незаметной. Мать остановилась, протянула руку:
— Выходи, доченька! Помоги мне замесить тесто.
«Как? Откуда? Не может быть! Наверно, Айдамир показывал уже Сашу? Да нет, фотографию, наверно…» — наперебой спрашивали одна у другой девушки потом уже, сидя за столом, под навесом. Но никто из них не заметил, что на руке матери, когда она протянула к Саше руку, оранжево что-то блеснуло — тяжелый браслет охватывал запястье, старинный браслет с оранжевым большим сердоликом. Это был любимый ее цвет, и от матери к дочери из поколения в поколение переходил браслет, сработанный некогда кубачинским — это знали в роду — мастером Инже Бахмудом, жившим в Темир-Хан-Шуре. Великий был мастер, и тайну продлеваемого счастья нес в себе браслет.
Домик родителей Айдамира стоял у речки, в зелени, но особенно свежи были молодые стройные тополя — их серебристые с изнанки листья будто легкий звон издавали под слабым предвечерним ветром. Откуда-то потягивало кизячным дымом, и сильно, как парным молоком, пахло скошенной в жару травой.
За добрым угощением, приготовленным матерью Айдамира и Сашей, разговорился Осман с девушками.
Долго говорили они, о многом рассказывали девушки: о работе своей, о том, как живут здесь, в ауле, улыбались, поглядывая на застенчиво молчавшую Сашу… Она действительно молчала, это видел Осман, и покраснела, когда девушки заговорили о ней и Айдамире, опустила глаза…
— А что ты скажешь, доченька? — Осман мельком только глянул на нее, подкладывая в тарелки горские пельмени.
Саша потупилась и молчала. Сафи незаметно подталкивала ее локтем.
— Я… Я одна не могу решить… У меня родители… что они скажут…
Ну что же, думал потом Осман, правильно. Он недолго видел эту девушку, еще почти девчонку, будущую свою невестку, но понимал, чувствовал, как она относится к сыну. Если, думал он, все зависит от родителей…
И когда Айдамир вернулся, отец сказал ему: