Опасное хобби
Шрифт:
— А я бы на вашем месте, любезнейший, не торопился с оценками и, так сказать, диагнозами, — спокойно заметил Бай. — И на арапа меня брать не стоит. Можете меня не терпеть, это ваше право, но оскорблять не надо. Никто ведь не догадывается, что его ждет в двух шагах, да хоть за тем же поворотом. А конкретно к вам я, право слово, никакой ненависти не испытываю: каждый из нас занимается своим делом. А не будь меня, чем бы вы занимались, а? — Бай заразительно, но не очень натурально расхохотался.
— Вот тут вы правы, — согласился Турецкий. — Ну что ж, наше взаимное, как нынче принято говорить, эксклюзивное интервью закончено. Но лично мне все-таки неприятно, что это дело закончилось не в суде. Поверьте, я говорю искренне. И ваш цинизм, Виталий Александрович, мне тоже понятен: он вполне в духе времени. Однако мне не нравится такое время, когда — или в котором — я не могу взять за шиворот мерзавца и препроводить его в суд. Все. Благодарю за транспорт. Полагаю, до встречи.
И, понимая всю бесплодность и ненужность своей реакции, Турецкий громко захлопнул дверь машины — этого темно-синего символа неправедного благосостояния в смутное время.
Первое, что почему-то бросилось в глаза в душной, не-проветренной квартире, был телефонный аппарат, покрытый толстым слоем пыли.
В рассуждении, чего бы поесть и, вообще, как скоротать душный вечер, Турецкий позвонил Грязнову. Но телефон издавал противные длинные гудки.
В почтовом ящике он обнаружил старую телеграмму, брошенную, видимо, вконец уставшим носить ее почтальоном. Текст восхитил своей лапидарностью. «Погода отличная тчк задерживаемся сентября тчк здоровы целуем тчк Ирина». Что еще надо белому человеку, а, Турецкий? Покоя, уюта, теплой ласковой руки… хорошей погоды, черт побери! С решительностью человека, сознательно желающего нарушить все возможные заповеди, данные ему от рождения, Турецкий снял трубку и набрал номер Карины. То же долгое молчание и длинные гудки.
Турецкий представил себе, как они в настоящий момент, возможно, бродят где-нибудь по узким улочкам средневековой Барселоны или бороздят лиловые просторы Эгейского моря. А за Кариной наверняка ухлестывает какой-нибудь тип из экипажа теплохода, одетый в кремовый тропический форменный костюм. Эх, жизня!.. Постой, постой, а кто же убийц станет искать?.. И под белы ручки в тюрягу провожать, а? Воистину в его жизни никогда, похоже, не совпадут желаемое и действительное. Разве что как редкое исключение.
Турецкий в задумчивости выглянул в кухонное окно и увидел на месте бывшей стоянки своего бывшего «жигуленка» свежепожухлую зелень. И вообще там была теперь миленькая полянка, поскольку обгорелые тычки обрубили. А неподалеку возился со своим вечным «Москвичом» сосед Сашка. Турецкий вспомнил, что сегодня суббота и, следовательно, экстренных дел не предвидится.
— Вот кто мне сегодня нужен, — сказал он вслух. — Народ мне нужен.
Турецкий натянул джинсы, майку фирмы «Рибок», сунул в задний карман бумажник и решительно отправился в народ.
Надо заметить, что народ никогда не подводил своих героев. Сашка-сосед быстренько ополоснул руки и, дав Турецкому возможность отдохнуть на лавочке после длительной командировки, сам слетал в «красный» магазин. По причине быстро приближающегося вечера детворы во дворе не наблюдалось. Пожилая часть публики переместилась на обычные свои места — к подъездам. Поэтому малоприметная лавочка в глубине двора, заросшего кустами сирени и желтой колючей акации, похваляющейся стручками-пищиками, была предоставлена в полное владение старшего следователя Генеральной прокуратуры России и шофера автобуса сто восьмого маршрута. Тезки решительно «вдарили по «Распутину», почему-то именно он приглянулся Сашке-соседу, а на закусь была представлена лежащая между ними на плотной магазинной бумаге копченая треска. Господи, сто лет не едал Турецкий такого деликатеса.
Темнело небо, сумрачно становилось в затененном дворе, но на душе у Турецкого торжествовала полнейшая свобода. И разговор за жизнь был по-настоящему глубоким и мудрым. Честное слово, такой разговор следовало бы даже записать на магнитофон, столько в нем было откровений и государственной мудрости.
Но оторвал от размышлений о вечности и бренности всего сущего неожиданный приезд Грязнова. Вероятно, сердобольные соседи все-таки засекли местопребывание нарушителей порядка, но, поскольку это были свои, внимания не обращали. Надо же и мужикам по душам поговорить. Да вон они, возле беседки.
Саша неохотно покинул компанию соседа-водителя — еще не видно было дна у второго «Распутина» — и отправился за Грязновым.
Поднялись в дом, Грязнов покрутил носом, проверяя, все ли на месте, не пахнет ли одиночным, то есть персональным, падением личности, а удостоверившись, что выход в народ — случайная мера, продиктованная инстинктом самосохранения, сказал, чтобы Турецкий собирался. Нина, мол, готовит роскошный ужин в честь возвращения из круиза и вообще возвращения.
— Понятно, — мигал глазами Турецкий. — Но мой выход в народ…
— Он уже состоялся, — подвел черту Грязнов. — И, к всеобщему счастью, благополучно завершился. Сколько на грудь принял?
— Семьсот пятьдесят пополам… — начал высчитывать Турецкий. — Еще, примерно, двести… Так, в районе поллитры… Ах, старик, какая трещочка была, как говорят поморы!
— Вставай, помор! — засмеялся Грязнов. — Тебе ж надо знать, как наша эпопея завершилась.
56
В будапештском аэропорту Грязнова встретил помощник начальника окружной уголовной полиции Андраш Дьердь — крупный, под стать Славе, мужчина с буйной черной шевелюрой и насмешливыми цыганскими глазами. Грязнова он определил в толпе московских пассажиров без особого труда: таких рыжих, кроме него, не наблюдалось. Об этом он с первой же минуты радостно и сообщил на довольно скверном русском языке.
Сказал также, что аргентинский гражданин Богданов, который так сильно интересует московскую уголовную полицию, или розыск — да? — пока России передан быть не может, поскольку следствие по поводу его валютных махинаций отнюдь не закончено. Нет, он не арестован, не взят под стражу, но его выезд за пределы Венгрии пока нежелателен. Богданов неторопливо — так? — представляет оправдательные документы, и, пока следствие не закончится и суд не скажет своего окончательного приговора, он должен находиться в пределах видимости — да? — полиции.